The voices in my head keep on begging me to stay
If I pull the trigger now then the demons go away

— Каин... — Едва слышно летит вдогонку. Джин так и замирает восковой фигурой посреди пустой комнаты с ощущением, что в конце тоннеля мелькнула вспышка света; но она слишком быстро гаснет со звучным хлопком двери. Вместе с ним потухает вся иллюминация в некогда просветлённом сознании. Нельзя, так нельзя, она подсвечивала правильные ориентиры во мраке души, и что делать теперь? Вот так просто, за пару минут весь привычный мир оказывается вывернут наизнанку. Не остаётся ни единого шанса на откат к заводским настройкам. Сердце предательски сжимается, возможно, впервые в жизни допуская такое отчётливое ощущение собственной ничтожности. Как же он — Джин — ничтожен на фоне бескрайнего океана чувств. Нырнуть туда — добровольно согласиться на мгновенную смерть от панической атаки. Она наступит гораздо раньше, чем Ханджи светит туманная перспектива научиться плавать. Не в этом бескрайнем омуте, когда пятки и близко не достают до дна.

Пальцы касаются ручки двери в каком-то тумане. Ханджи зависает в пространстве как перегруженная старая операционка. В руках зажата та самая подушка, а сердце зажато в тисках из противоречий. Что он только что...? Нет времени переварить. Желание не допустить огромной пропасти между оказывается гораздо сильнее инстинкта самосохранения. Так глупо, но так неизбежно. Несколько шагов по небольшому коридору. Несколько секунд, чтобы понять, к кому в комнату мог податься этот страдалец. Оставалось надеяться, что не к Да Сону, ибо достать Бэка из его лап будет не просто, но Джин достанет. Сейчас он достанет Каина откуда угодно, потому что потом откатить всё будет просто невозможно. Начнётся новый день сурка. Один раз уже пробовал забить. Один раз уже пробовал сделать вид, что ничего не было.

В гостиной тихо. Только негромкое шуршание в районе дивана (привет, фички) дает распознать местонахождение беглеца. Непонятная дрожь так и пробивает туловище, но упорства в Ханджи конечно не занимать. Он появляется у изголовья. Без плана действий, без идей насчёт того, как все должно было выглядеть теперь. Теперь, когда Каин вынес на обозрение всё то, что таилось в глубине двух маявшихся душ. Может послышалось? Нет же. Эта фраза проиграла в голове раз пять по пути сюда, подвела жирную черту под всем случившимся. Разделила всё на до и после, если хотите. Теперь ведь играть в дурака уже не получится с тем же кайфом. Не сразу хватает духа открыть рот. Не хватает и ума, чтобы даже определиться с донесением мысли. Мыслей так много, что впору сесть и лепить их них снежки, да только с кем играть в войнушку, если единственный лучший друг (?) демонстративно покинул поле боя. Окончательно ясным стало одно, как было уже никогда не будет и этот страх плавно уходит в небытие. Держаться за прежнюю реальность бессмысленно. Нужно срочно искать новые якоря.

— Мы не договорили, — Орать теперь не представляется возможным, но если возможно орать шёпотом, то Ханджи делал это прямо сейчас. Он угрожающе нависает над Каином с той самой подушкой в руках. Как же он — Бэк — его достал! Достал сливаться с любого важного разговора, и чуть что пускаться в слёзы вместо того, чтобы решить проблему. А проблема больше не терпела отлагательств, хотя бы потому, что Каин сам поставил её ребром. Поставил, а потом свалил, если вы вдруг забыли.

— Молчишь? — Отсутствие реакции лишь больше распаляет. Ханджи чувствует силы добиться своего любой ценой, а это очень и очень плохо, когда конечная цель не ясна (не ясно больше ничего вообще). Результат мог оказаться крайне непредсказуемым. А Джин до сих пор не решил, что делать с уже имевшимся списком недопониманий. Новый багаж им обоим ни к чему. — Хочешь разбираться при свидетелях?... — Последняя попытка воззвать к разуму обиженки. Каин даже не шевелится, соорудив себе защитный кокон из одеяла, от чего Джину впервые (нет) захотелось его хорошенько стукнуть. — Хорошо! — Всё тот же крикливый шёпот. На эмоциях, он дёргает за край одеяла, нарушая чужой незыблемый покой. От негодования лицо Ханджи наливается багряным оттенком. Рука с подушкой опасно взмывает выше. Как же хочется взять и прибить, чтобы не мучился, но лучше, чтобы не мучил в ответ. Сколько можно чувствовать всё это? Разве человеческое сердце создано для подобной ерунды? Так думал сам, глядя как утопают другие. Откуда-то был совершенно уверен, что его — Джина — никогда не постигнет подобная канитель. И что теперь?

Нужно сделать хоть что-то, что выбьет из привычной колеи, но пока удаётся лишь кататься по кругу на одной хромой кобыле. Абсолютное бессилие до краёв заполняет грудь. Не помогает даже спасительный вдох поглубже. Снова это щекотное ощущение под ложечкой. И от чего-то стало труднее дышать. Голова гудит, наполненная хаотичными мыслями, собраться с ними не получается ни на мгновение. Приходится импровизировать, но область человеческих взаимоотношений так не похожа на сцену, и нет кровожадного жюри по ту сторону от прожекторов. Тогда почему так тошно от перспективы выбыть уже на отборочных? Почему так хочется знать, кто и как считает голоса? Сам захотел говорить начистоту, вот пусть теперь не жалуется. — Прикажешь и дальше избавляться от всех педиков в JYP Entertainment или сподобишься уже дать слово, что в следующий раз расскажешь обо всём сразу, раз я вызываю у тебя такой восторг?! — Подушка летит в Бэка следом за потоком словесного отчаяния. Игра в горячую картошку на нервной системе, не иначе. Это отчаяние тут же образуется на лице, прорисовывается на сердце блёклой старой калькой, исписанной вдоль и поперек чужими манускриптами. — И чтоб ты знал, меня блять бесит, когда тебя кто-то трогает!

— Блять! — Летит растерянно, когда Бэк принимается махать подушкой. Ты ожидал чего угодно, но не этого. Несносный макнэ, позволявший себе чуть больше чем с другими. Осадить бы его, да льстит. А вся твоя наигранная обида искусственно создана в качестве защитной оболочки. Понять бы только, от чего именно ты так рьяно защищаешься. — Уймись, придурок, — Тоже позволяешь себе много лишнего, не гнушаясь использовать выразительные определения. Это ваш стиль, порою отпускать эмоции на свободу, иначе бы просто убили друг друга в замкнутом пространстве. Теперь же в замкнутом пространстве хотелось заниматься чем-то другим, и там в кладовке всё стало слишком очевидным (для тебя) впервые. Ты испугался, Ханджи, верно? Но всё равно рисковал, продолжая ковырять то общее, больное, что всего за несколько дней превратилось в огромный снежный ком. Вот-вот раздавит. — Ты вообще слышишь, о чём я тебе говорю?? — Очевидно нет. Очевидно, что Каина куда больше волнует вопрос самоопределения, потому что все попытки обсудить тему домогательств неизменно сходятся в одну и ту же точку. Точку общего невозврата. Он в самом деле не понимает, чем это закончится? В самом деле хочет, чтобы всё закончилось так?

Очередное колючее признание летит в лицо вместе с тычком подушки. Тэ Ён и бьётся-то не больно, как и кусается словами в попытке задеть за живое. В попытке вытащить наружу то, что сознательно предпочитал оставлять в полумраке души. Когда ты издевался над ним? Нет времени поинтересоваться, потому что приходится защищаться от нападок чужого эмоционального всплеска. Весьма херовая идея затевать всё это в общей комнате, но выбора нет, как и не было прежде. Всё, что происходит с вами — есть результат какого-то фатального сбоя в системе, который оставалось принять как данность. Но ты же не принимал. Упорствовал. Бесился. — Не знаю, с пидорами еще не пробовал! — Вдруг вырывается на изломе, когда пытаешься не вьебаться во что-то по пути. Удивительно, что сюда еще не сбежались ребята, только этого же блять и не хватало. Закипаешь по второму кругу. Знаешь, что ничем хорошим не кончится, но Бэк не успокаивается, размахивает подушкой как саблей правосудия. Такой он, сука, неуёмный. — А с кем мне еще сосаться?? Ты же не шлюха, а я только с такими могу! — Господи, какой же идиот. И ты, и он — вы оба. Бонни, должно быть, сегодня знатно икается, и как же злит, что Каин вспоминает её по кругу, хоть ты и ляпнул ему про всё с той целью, что очевидно попала в самую середину. Очко! Подушка летит через диван, но на то, чтобы продолжать битву не остаётся моральных сил. — Это я-то трус?! — С раздражением отшвыриваешь орудие в сторону. Кто-то очень удивится, споткнувшись утром спросонья. А впрочем, в этом закрытом концлагере для недотраханных уже никто ничему не удивлялся. Может и правда Да Сон с Соджуном ебутся? Честное слово, теперь всё не кажется таким нереальным.

В насколько шагов огибаешь диван. Бэк дёргается с места наутёк, но не успевает, пойманный за руку уверенной хваткой. Нет, сосаться здесь вы не будете. Вы больше ничего ЗДЕСЬ делать не будете. Рука агрессивно смещается на ворот футболки, за которую ты как котёнка легко протаскиваешь его до самой спальни, не особо беспокоясь, как всё выглядит со стороны. Буквально заталкиваешь в комнату, громко хлопая дверью. А потом замком. Клац. Теперь никакой Да Сон не помеха. А был ли? С каких это пор вам двоим вообще что-то стало так ощутимо мешать? — Когда это я издевался над твоими чувствами, а?! — Надвигаешься неминуемо, точно вышедший из строя асфальтоукладчик. Тон настроения меняется и это невозможно не заметить по выражению напряжённого лица. Серьёзный как на разборе полётов с агентством, выглядишь комично со стороны. Но ты не зритель в этом спектакле, в этом спектакле ты главное действующее лицо на пару с обезумевшим Каином, что уставился на тебя прямо сейчас. За отсутствием орудия отмщения он выглядел беззащитно, но у этого котёнка имелись острые когти, которыми тот неустанно шкрябал тебе прямо по сердцу. Раздражает! — В кладовке что ли, когда ты мне леща дал? — На ходу под ноги попадается стул, это он, конечно, зря. Отшвыриваешь в сторону, мешает. Тебе так надоело, что что-то постоянно мешает поговорить НОРМАЛЬНО. — Или когда ты меня нахер послал вместе с моей заботой? Дважды! — Настигаешь жертву быстрее, чем отпускает приступ бесконтрольного гнева. — Будешь буллить меня за то, что я за член никогда не держался, серьёзно? Это блять твой критерий определения ориентации что ли? — Хватаешься за ворот его футболки с нескрываемым остервенением. Тычешь пальцем в чужую грудь. — Я тебя кстати поцеловал, или не в губы у вас пидоров не считается? — Не хочет быть особенным пидором для тебя? Окей, добро пожаловать в массы под браздами заточенных граблей. Встряхиваешь как куклу, а после отталкиваешь назад, но позади Каина уже встречает стенка шкафа. Напрасно он с кровати сьебался. Почему он вообще всё время сваливает? Полшага вперед, от чего Бэку становится некуда бежать. Бежать сейчас было бы лучшим вариантом, в таком состоянии твоя адекватность растворялась как утренний туман над рекой. — Ты кстати сделал вид, что ничего не случилось. У пидоров так принято?? А то мы — гетеро — не в курсе! — Рявкаешь уж как-то слишком импульсивно. Голос ломается в самый неподходящий момент. А подходящего похоже и не бывает. Это осознание ебёт по темени, и к телу приливает непрошенный жар. Наверное, нервное. Кто бы знал, как надоело выпрашивать хотя бы кроху искренности раз за разом за всем этим блядским цирком. Как надоело отбиваться от бессмысленных нападок. И главное, блять, за что?! Стягиваешь ткань растянутой футболки в кулак. Не можешь его даже прибить, да? По факту не можешь сделать с ним ничего вообще, хотя внутри всё ревёт и клокочет. Но каждый раз этот стоп-кран оказывается сильнее внутренних желаний. И вот опять. Опять всё застывает в немом оцепенении. Но для тебя как и члены это тоже нихуя не критерий. — Такой ты блять «прозрачный» вместе со своими фичками, пиздец! — Праведное негодование. — Ты ведь за этим мне их всё время читал? — Вместо того, чтобы набраться смелости и сказать правду. Но продолжение фразы играет только в собственной голове. А ты зачем-то заводишь ладонь за тёплую шею (наверное, удавить). А он почему-то так странно смотрит, так подозрительно перестаёт трепыхаться. Еще разок лопатками о шкаф в агонии безысходности. — За этим? — Пальцами за загривок к себе; совсем не осознаёшь, где заканчивается мораль и начинается то самое пидорство. Не можешь понять, как именно это пидорство относится к тебе. И как относишься к нему ты. Не осознаешь уже кажется ничего. Этот проклятый жар заполоняет всё тело от головы до пяток, куда тут же проваливается предательское сердце, когда он смотрит так. Будто бессовестно наблюдает, как ты проходишь все круги ада, потому что да — никогда прежде не сосался с пидорами, но именно сейчас так отвратительно хочется. Хочется наступить на горло такой размытой в порыве чувств традиционной ориентации. — Но трус здесь, конечно же, только я? — Срывается злобным шёпотом, когда расстояние сокращается до минимума. Становится настолько мизерным, что даже твой воинственный гетеро-настрой сдаёт назад под гнётом знакомого взгляда с прослойкой незнакомого томного морока в нём. — Ну хорошо, — Отрезаешь решительно. Будто обращаешься к самому себе. Нельзя так просто взять и смириться с тем, что происходит, когда ты гетеро. Зато можно взять и сделать на зло, чтобы во что бы то ни было доказать свою правоту. Ведь ты не трус! Пусть ради этого прямо сейчас придётся пидорски пососаться. Надо да?..

От резкого приближения тело насквозь пробивает мелкая дробь. Но это ерунда на фоне ответственности за всех оскорблённых гетеро планеты. Надо, да. Еще несколько минут назад не был готов даже помыслить о чём-то подобном. Еще несколько минут назад был готов просто убить его и дело с концом. Но почему-то совсем не удивляешься, когда встаёт всего за несколько секунд лишь от того, что эти губы оказываются такими мягкими не только на вид. Лишь от того, что эти губы — слаще патоки на вкус, иначе как объяснить это жадное, неконтролируемое желание прильнуть к ним снова; оно вспыхивает как пожар, стоит соприкоснуться всего на несколько мучительных секунд ради высокой цели. И ты приникаешь, не способный остановиться. Настойчивей, жарче. Мимо нерезких контуров прямо к острым резцам; проскальзываешь кончиком языка в этот блядский, горячий, мокрый рот. Как же приятно. И как же раздражает, что лизаться с ним сейчас хочется даже больше, чем с девчонками. Так раздражает, что забываешь про всякий протест, когда откровенно позволяешь Каину сделать то же самое в ответ, размыкая губы навстречу. Как же приятно, блять. Лопатками о шкафчик, ещё разок, чтобы не думал там хуйни. Бороться друг с другом можно за что угодно, был бы смысл. Находишь его, конечно же, даже сейчас. Вместе с силами на то, чтобы язвительно передразнить. — Такой же я, блять, гетеро, — Упрямо перехватываешь Бэка за запястье, чтобы направить ниже к животу. Не прекращаешь целовать, когда накрываешь чужую ладонь своей. Заставляешь сжать собственный член через ткань трико. Совсем твёрдый от одного сраного поцелуя, он тут же отзывается ноющей истомой. Вам бы обоим подрочить, главное не друг другу. Такого не будет! Усилием воли не позволяешь тихому полустону вырваться на свободу из охрипшей глотки. Раздражает! — Доволен? — Злишься. До сих пор злишься, но закрываешь блядский рот своим еще до того, как получаешь вразумительный ответ. Просто не можешь остановиться. А надо?

Его голос повсюду. Сорраундом ласкает пьяный слух. Всего несколько секунд, а ты уже не соображаешь ни черта, сбитый с толку тем самым томным выдохом, с которым чужой язык заполняет твой рот. Всё еще приятно. Всё еще окатывает волнами горячей дрожи. Рядом с Каином просто не получается оставаться стоически выдержанным, особенно, когда он смотрит так прямо. Когда касается так тесно, приникая к ватному телу по контурам. Будто бы всё это время только и делал, что ждал, затаившись, чтобы взять всё от одного момента. Его ладонь обнимает шею, а твоя взмывает к подбородку, обнимая за скулы. Ближе, хочется ближе. Хочется, чтобы этот поцелуй никогда не заканчивался. Пожалуйста, нет. Тянешься следом каждый раз, когда он отстраняется, чтобы сказать. Зачем говорить, если у вас обоих замечательно получается применять язык друг к другу. — Замолчи, — Твой раздражённый шёпот оправдывает нетерпение. И тебе совсем не нравится, когда Бэк убирает ладонь, забираясь под майку, когда так хочется, чтобы он взял и спустил трико пониже, чтобы сделать совсем другое. Блять. Тебе так хочется его выебать. Это нормально? Нормально испытывать такое к собственному другу? — Да? — Ломаная усмешка едва срывается с губ. Терпеть ебучие миллиметры физически больно, так что интуитивно вмазываешься в его бедрами. Неосторожно отираясь стояком до смазанного желания застонать. Блять. — И чем же ты мне поможешь? — Интересуешься вскользь осипшим голосом. Шепчешь куда-то на уши, когда Каин изучает шею. Мир вокруг до сих пор не существует, и очень сложно быть рассудительным, когда так сильно стоит. Сильнее с каждым прикосновением к коже влажного языка. — Этим? — Еще один мучительный поцелуй. Если хочешь остановиться, не стоило быть жестоким к самому себе.

Но разве не жестоко терзать друг друга сантиметрами, когда так хочется прикосновений. Хочется так сильно, что кожа буквально ноет в местах, где еще не касались его ладони. Всё это неправильно. Всё это должно было вызывать хотя бы минимальный протест, а вызывает лишь желание продолжать. Как теперь остановиться? Зачем? Перехватываешь его руку, гулявшую по напряжённому прессу, чтобы резковато обернуть вокруг себя. Лицом к шкафчику, ты прихватываешь и вторую, заводя обе за спину Джина. Он арестован. Не можешь снести даже мысли о чужом контроле, потому что понимаешь, как быстро начинаешь подчиняться его пальцам. Дело плохо. — И часто ты думал о том, как будешь мне помогать? — Твой шепот расстилается по оголённому участку кожи в районе первого позвонка. Легко касаешься его губами, как сделал тогда, в случайном жесте утешения. Теперь ты вовсе не хотел его утешать. — А что было потом? — Ведешь носом куда-то к плечу, резервируя всё свободное пространство, что позволяла съехавшая футболка. — Потом ты помогал себе? — Совсем тихо, никто не услышит, верно? Никто кроме Каина, которому так хочется прикусить мочку уха. Отказывать себе ты не привык, так что тут же подхватываешь её языком, ласково перекатывая на кончике. Закрываются бессмысленные глаза. Его не нужно видеть, его хочется ощущать. И ты ощущаешь, когда прижимаешься к чужой заднице потеснее. Думаешь только о том, что с этой разницей в росте его было бы очень удобно взять сзади. Когда намёки успели стать такими прозрачными? Такими же прозрачными как рамки вкусовых предпочтений, разве нет? Он пахнет совсем не как девочка, но от этого лишь приятней, слаще. Запах его кожи туманит съехавший за футболкой рассудок. Что дальше, Джин? Сам-то знаешь? Желание прикасаться застилает все сигнальные маяки. Приходится отпустить его руки, чтобы небрежно дёрнуть вниз кромку одежды. Она поддается не сразу, мешает чужой стояк; от этого так сильно сводит электричеством по косым. Ныряешь ладонью под руку, оглаживая блядский живот. Тот блядский живот, на который было невозможно не смотреть, когда Каин танцует. Наконец-то ты можешь потрогать его, ведь так хотелось, признайся. — Сделай это еще раз, — Собственные щёки горят от стыда, но остановиться теперь так сложно. Находишь способ сбросить стресс получше, чем разбивать девайсы. Вся накопившаяся дурь аккумулируется в этот настойчивый, почти приказной тон. С ним будет сложно спорить. Тебе так нравится видеть его послушным, Джин? Почти умоляешь, продолжая мокро покусывать мочку уха. Уже скучаешь по этим губам. Простое действие выносит напрочь остатки каких-то там мозгов. Отираешься бёдрами о чужую задницу, в самом деле удобно. Тебе так хочется его выебать. Это нормально? Так сильно, как не хотелось никого ещё. — Помоги себе, Тэ Ён, тебе же хочется, — А тебе хотелось выебать его уже так давно. Признаться оказалось особенно сложно, но лгать уже не выйдет. Не после того, как просишь Каина подрочить, чтобы просто послушать, как он дышит, когда делает это, находясь так близко. Тянет заскулить от того, что не достаешь до него для поцелуев. Рандомная мысль посещает голову. Твоя голова такое решето, она не держится там и секунды. Слетает с горячего языка прямо в чужое ухо, межуясь с хаотичными поцелуями на шее. — Мне хочется в твой рот, — Скулишь на полустоне; так двусмысленно. Пусть понимает как угодно. Ты сам уже не понимаешь ничего.

Возбуждение совсем отбило тебе башку. Так быстро, так неминуемо, что даже понять не успел как из агрессивного уебка превратился в одну сплошную эрогенную зону. Куда не ткни — хочется ебаться. Издержки профессии, не иначе, да толку в этом осознании, если остановиться с каждой чёртовой секундой становится всё сложнее. Ладони плавят чужую кожу, совсем небрежно сжимая участки вдоль по рукам, бокам и всему, что попадается на пути. Где они, нетленные споры про ориентацию, когда стоит так сильно, что эта сладкая истома граничит с не менее сладкой болью. Конечно, понимаешь, что все фантазии о полноценной ебле — лишь фантазии, потому что на деле теорию недоучил. Конечно, не понимаешь, почему так рисково жмёшься стояком к его заднице, как если бы делал это уже не один раз. На месте Каина сам бы себе вопросы задал, да времени в обрез. Обстановку накаляет  перспектива оказаться пойманными с поличным, и на волне адреналиновой паранойи уже не можешь вспомнить, в самом деле ли запер дверь.

Его хриплое, надломленное дыхание — везде. Бьет по барабанным перепонкам как в рупор, проникает в подкорку сознания, за считанные секунды обосновавшись там как у себя дома. Даже твой член будто бы именно там, где он должен был быть с самого начала. Ну, почти. Слишком близко, тесно, хорошо. Так хорошо, что хочется бесстыдно потереться о бедро, и ты прижимаешься лишь теснее, издавая сухой полустон. Контролировать их теперь почти не выходит, разве что самолично заткнуть себе рот. Все мысли о том, как заткнуть рот Каина. Как добраться до него своим языком, как толкнуть этот язык обратно, как коснуться им влажно чужого языка в ответ. Тебе же понравилось. Понравилось так сильно, что степень удовольствия теперь Бэк мог в полной мере ощущать своей же задницей. И он ощущает, не в меру смущая, когда принимается потираться о твои бедра в ответ, окончательно отпустив на свободу былую неловкость. А помнишь как неловко вам было? Даже лежать рядом, не то, чтобы мечтать о подобных сценах. Сознания больше нет. Голые рефлексы, жаль, что вы оба пока еще совсем одеты. Осторожно толкаешься навстречу, создавая приятную ассоциацию, и даже то, что вы оба понимали, что сегодня до такого не дойдёт, не мешало ловить спазмы острого удовольствия. Ты почти уверен, что толкаться в него будет еще приятней, понять бы, как всё произойдёт.

Отключаешь логику, оставаясь наедине с оживающими образами из грязных мыслей. Ты солжешь, если скажешь, что никогда не думал о Каине в таком ключе. Что даже представляя его с учителем ради научного интереса (конечно, да), отправился дрочить в душ тем же вечером. Идея о том, что Бэка очень хочется ебать, была заложена за долго до сегодняшнего взрыва, пусть и была не осознанной до самого конца. Теперь то стало понятно. Теперь-то многие вещи легли по полочкам и на свои места. Грязные мысли вынуждают тебя просить грязные вещи, и не сразу доходит смысл брошенных Каином слов. Тебя разъебёт ими, обязательно, потом, не сейчас. Так что подаешься на смену ролей, припадая лопатками к шкафу почти без сопротивления. Почти. — Что ты делаешь?.. — Толика растерянности в твоих глазах читается так неприкрыто. — Каин, — Шепчешь беспомощно, когда он спускается дорожкой из поцелуев вдоль шеи. Неужто ты не понимаешь? Ты в самом деле не понимаешь, Джин? Ты же сам попросил об этом несколько минут назад. И вот рот, в который ты так хотел, оказываться прямо напротив твоей ширинки — остальное вопрос времени. В твоих силах схватить Тэёна и приказать остановиться, когда он так решительно разбирается со штанами и нижним бельём. В твоих силах сделать много чего из рубрики приличий, но вот беда — в них нет ни одной приличной мысли. Не после же того как увидел как Тэён опускается перед тобой на колени с тем самым выражением лица, с каким делал это в танце на сцене. У всех здесь были свои кинки, твой — этот не в меру серьезный взгляд, сбитое к чертям дыхание и приоткрытые губы Тэёна, что еще недавно были влажными от поцелуев, а теперь пересыхали от слишком частых выдохов.

Какой же он красивый. Бляяяять. Вопрос твоей ориентации был решён в момент, когда ты впервые увидел его губы. Уже тогда знал, что способны свести с ума даже без грамма косметики. Уже тогда понимал, что смотришь на него другими глазами, потому что какого бы пола ты ни был, невозможно было остаться равнодушным в моменты, когда Тэён становился таким. Делиться им с целым миром претило даже в теории, но если до этого было реальным держать себя в руках, то после того, что видишь прямо сейчас будет сложно вести себя так же сдержанно как и раньше. И, блять, да, то, что было до — это фантастическая сдержанность, так что не дай бог этому бедному мальчику столкнуться с твоей ревнивой натурой. Что будешь делать, Джин? Что будешь делать, если появится новый уебок, который посмеет притронуться к тому, что ты не по праву сейчас ощущал своим только. В твоих глазах мелькает ледяная нега. С ней ты смотришь с высока, когда он опускается так низко. Так хозяин смотрит на своего верного раба, но Каин не раб. Каин не должен стать им, и об этом морально подчинении следует забыть как только вы оба кончите, потому что эти каменные стояки явно мешают мыслить здраво. У него ведь тоже стоит. А ты не потрогал. Тебе же хотелось, в чем дело, Джин?

Вытягиваешь руку вдоль тела, огладывая напряженное лицо, когда Бэк тянет вниз резинку штанов вместе с боксерами. На это уже поебать. Абсолютно поебать, что перед его ртом так неприкрыто оказывается твой хуй. Такие картинки ни разу не приходили в твою голову даже после намёков на рейтинг фанфиков, что так любил читать Каин. Забавно. Забавно то, с какой легкостью ты перемахиваешь через барьер стеснительности и собственных личных границ, когда не делаешь ничего, чтобы запретить. Надо бы. Надо бы запретить Каину обхватывать твой член ладонью. Надо было запретить ему открывать рот навстречу ноющей головке. Надо было запретить ему делать твой член мокрым вниз по стволу и обратно, и блять рукой помогать у основания. - Ah, — Что это? Это стон? Чтобы не думать, ты откидываешься башкой на дверцу шкафа. А не думать и так не выходит, похуй. Смотреть тебе тоже очень понравилось. И ты смотришь. Смотришь как эти самые пухлые влажные губы скользят вдоль напряженных пульсирующих вен, слизывая смазку и собственную слюну. Туда и обратно, вверх и вниз. Нарочито медленно, то быстрее, когда собственное нетерпение подгоняет. Не знаешь куда руки деть, так что протягиваешь дрожащие пальцы к его затылку. В голове вдруг звоном проигрывает это его "не заставляй", и ты одёргиваешь кончики пальцев, едва докоснувшись до мягких волос. Не понимаешь, пока не понимаешь глубины этой странной просьбы. И то как он робко зажался и не стал выполнять действие по заявкам фетишистов.

Мысли об этом зачем-то так невовремя посещают дурную голову. Ты хмуришься, мотнув башкой, точно хочешь запретить этим мыслям быть. Сам бы не справился, а вот Каин помогает хорошо. Отрывается на миг, чтобы в глаза посмотреть, и ты снова тянешься пальцами, на этот раз, чтобы притронуться подушечками к этим красивым губам. Не даешь вернуться обратно, поддевая за подбородок второй рукой. Не ведаешь, что творишь, проталкивая в его рот два пальца до самого основания. Проезжаешься по острым резцам, снова и снова, не в силах сохранять самообладание от открывшейся картинки. Сука, какой же он красивый. Какой же ты долбоеб, потому что не хочешь, совсем не хочешь быть умнее и подумать о последствиях. Какие нахуй последствия, когда так сильно хочется кончить? Как в самых ранних подростковых фантазиях, что стали явью благодаря вот этому невинному выражению лица. Его послушание, его упрямство, его неземная красота и ангельская невинность создают гремучую смесь, испив которой хоть раз уже невозможно думать о чем-то другом. Ты ведь умный мальчик, Джин. Ты ведь уже понимаешь, что даже кончив, не сможешь насытиться им до конца? Что тебе обязательно захочется повторить. Захочется выебать его. Выебать так, как это делали в порнухе, что ты смотрел оправдываясь любопытством. А потом дрочил на сиськи, вспоминая, как тот симпатичный парень надрачивал член приятеля на камеру.

— Блять, — Становится совсем приятно, стоит губам Тэёна вернуться на место. Определённо точно сейчас их место было на твоем стояке. Кажется, что дальше не куда, но теперь он такой твёрдый, что выносить отсутствие ласк не получается ни секунды. Забываешься. Снова. Забываешь то важное, что хотел держать в уме. Все таки вплетаешь руку в волосы на затылке и не можешь бороться с желанием потолкаться в его рот сам. Такой ты самостоятельный. — Бля-я-ять, — Как же хорошо. Как же охуенно. Как же охуенно херово будет после. А пока ноль мыслей. Ноль сожалений. Ноль сомнений. Даже волноваться становится некогда, Бэк сжимает губы так плотно, складывает длинные пальцы тугим кольцом у самого основания, когда начинает посасывать одну лишь головку, что крыша едет. Уже этим может свести тебя с ума, а ты же так давно не ебался, чтобы выносить эту сладкую пытку долго. — Тише, тише, — Просишь, нет, умоляешь, потому что не хочешь кончать прямо сейчас. Потому что не хочешь кончать единолично, ведь так и не отпустил мысль о том, что хотел бы потрогать его член. Хотел бы подрочить ему. Сегодня, сейчас. Пожалуйста. Еще несколько толчков в чужую глотку, выходит резковато. Выходит совсем мокро, пошло, с некрасивыми звуками, которые сейчас кажутся апофеозом красоты. Головка трется то о щеку, то о нёбо, то упирается в гортань до рвотного рефлекса, когда послабляешь хватку, позволяя Каину хапнуть немного кислорода. Нет сил извиниться. Нет сил испытывать стыд. Ловишь себя на мысли, что если не сейчас, то никогда. Если не сейчас, то в следующий заход обязательно захочешь кончить ему прямо в рот, потому что воздержание давно дало свои плоды. Одна лишь пустая дрочка не завозила эффекта насыщения, куда приятней вот, когда тебе помогают. Признаться, не было этого очень давно. — Иди сюда, остановись, — Просишь, нет, приказываешь, утягивая его фигуру вверх. Ему тяжело, это видно. Он еле стоит на ногах после неудобной позы и еще более неудобного процесса. Не понимаешь, почему тебе совсем не противно от того, что происходило с его ртом минуту назад. Что теперь тебе еще больше хочется заполнить его своим языком, и ты тянешь Каина на себя, воплощая свои фантазии в реальность. Остатки совести остаются за гранью понимания, когда просовываешь свою ладонь ему под резинку. Самое страшное — думать, а думать потеряло связь с космосом навсегда.

Замираешь лишь на миг, осоловевшими глазами — в глаза. Так хочется. Хочется именно так. Тебя никогда не пугали эксперименты, черт знает, о чем он думал, когда обвинял в трусости. Вы знали друг друга так долго, а на деле оказалось, что не знали нихуя. Тихий выдох в искусанные губы. Мягкое пике. После всего, что было, по его головке стекает липкая смазка. Её достаточно, чтобы очертить осторожный полукруг, чтобы спуститься немного ниже к венам, чтобы сжать поплотней и начать аккуратно двигаться вдоль твёрдой плоти в попытке понять как это, когда не в порнухе. Когда не себе самому. Через пару мгновений уже ловишь его горячие выдохи своими губами, ловишь себя на мысли, что нравится. Нравится именно с ним. От этого хочется ускориться, и ты решаешь проблему всё тем же способом. Свободной рукой к чужому рту, вынуждая проникновением еще несколько раз влажно облизать твои пальцы. Так некрасиво, так идеально — одновременно. Дальше — проще. Дальше — хуже. Ты прижимаешься лбом к его виску, не способный больше контролировать несколько вещей одновременно. Второй рукой приспускаешь одежду, пока влажная ладонь возвращается вниз. Ведешь носом по линиям пухлой щеки (ебучий бэйби фэйс), достигая мочки уха; понравилось. Тебе понравилось её сосать, прикусывать и целовать. Ощущать его чертов запах. Делать это пока дрочишь член Тэёна вдвойне приятное занятие. От того как доставляет, начинаешь тихо поскуливать ему прямо на уши, всё остальное делают рефлексы. Горячий, твёрдый, весь перепачканный слюной и смазкой, его член так складно скользит в твоей ладони, что будет очень трудно возвращаться к разделу с сиськами. Границы стираются в ноль. Ты опускаешь глаза, отстранившись на несколько сантиметров, чтобы посмотреть. Второй рукой цепляешься за бок, путаясь пальцами в мешающейся футболке. Приподнимешь дурацкую ткани, смотришь, смотришь. Подталкиваешь навстречу, вынуждая легонько задвигать бёдрами. Сходить с ума так до самого конца. — Тебе нравится? — Шепчешь хрипло, прикусывая кожу на остром подбородке. Не узнаешь звук собственного голоса, что звучит точно со стороны. Не узнаешь самого себя, когда впервые в жизни испытываешь ненормальное желание отдавать. Делать это без налёта привычного эгоизма, искренне желая увидеть удовольствие в чужих глазах. Заглядывая в них окончательно тонешь. — Мне очень нравишься ты, — Не осознаешь, как легко и просто с губ срываются те важные слова, что прятал глубоко внутри всё это время. Боялся их как огня, а теперь просто взял и сказал. Не пожалеешь. Откуда-то знаешь, что не пожалеешь о них никогда. Как и о том, что вы делаете здесь вдвоём. Какой же он красивый, когда снова опрометчиво кажется, что может тебе принадлежать.

Неправильность как оказалось очень растяжимое понятие. Когда голову рвёт от возбуждения, многие вещи легко переворачиваются вверх дном, и всё равно оказываются на своих местах. Так можно было теперь сказать про вас с Каином, вы будто связь с космосом потеряли, провалившись в атмосферу незнакомой планеты, где на счастье не оказалось ни одного жителя. Признайся, ты бы многое отдал, чтобы остаться запертыми в этой тёмной комнате навсегда. Не надо ни света, ни пищи, ни кислорода; ничего кроме его горячих выдохов, что подпитывали жизнедеятельность ватного организма как элитное топливо для режима нитро. Кровь по венам текла на запредельных скоростях, заставляя сгорать за несколько секунд дотла. Ты весь будто соткан был теперь из сплошных нервных окончаний, и куда бы ни коснулась его ладонь, тут же разбегались горячие мурашки. А само место превращалось в эрогенную зону, что даже звучит дико, на деле всё было намного хуже.

Это сейчас, занятому тем, что дрочишь Бэку, у тебя совершенно нет возможности задуматься, откуда в скромном стеснительном мальчике столько огня взялось. Это сейчас, пока он послушно постанывает как ручной щенок, пока изнемогает от желания кончить, ситуация вовсе не выглядит катастрофической. А что такого? Вы ведь и живёте вместе, какая удача! Это сейчас ребристые обстоятельства плашмя легли на туманное будущее, которое за пеленой сладкой паволоки и не видно даже. Не смотришь даже. Нетерпеливо ловишь его язык в кольцо из плотно сжатых губ, создавая совершенно пошлую ассоциацию, а впрочем, ассоциировать что-либо больше не было смысла. Теперь только гонять плёнку в памяти вместо наскучившей порнухи. Как ни крути, а ощущать ладонями как пульсирует горячий и твёрдый стояк в руке в разы приятней, чем наблюдать за кем-то посторонним через экран. Гораздо приятнее даже, чем трогать свой собственный, механически и бессмысленно ради тупой разрядки. Тебе мало. Так мало этих поцелуев, что кажется будто вот-вот сожрёшь чужие губы. Так глупо, но вы ведь просто подростки с неутолимой жаждой дрочки, что теперь заиграла новыми красками, потому что не похуй друг на друга. Ничего еще не повторилось, а ты уже хочешь зажимать его по всем углам, наконец, не стесняясь смысла этой странной тяги к персоне Каина. В физическом смысле твоим домогательствам и так не было контроля, ведь поэтому так нравилось показывать всем, чья территория. Нравилось, как он смущается, когда ты касался в неоднозначном объятии, когда подходил сзади без разрешения, укладывая ладони на худой живот. Этот живот ты теперь так жадно гладишь над пупком, вычерчивая линии на торчащих рёбрах самыми подушечками. Ебучая футболка. Сейчас на вас никто не смотрел, а это рьяное желание своим делать никуда не девалось. И ты делаешь, пуская его язык глубже в рот, позволяя прикусить за губы, позволяя откровенно лизаться как педики, да что угодно, боже. Только бы не ушёл, только бы не оставил тебя с миллионами вопросов в башке как все прошлые разы до. До того, как в вам в голову не пришло, что можно помочь друг другу без лишних слов; сосуществовать наощупь. Сжимая влажные липкие пальцы вокруг пылающей плоти, инстинктивно подстраиваешься под движения Каина. Он конечно тут же ладонь опускает на твой член в ответ. Дрочить одновременно? Серьёзно? Сюжет достойный самых банальных разделов, но такой ходовой. Ты так ненормально уверен, что любой был бы счастлив увидеть, как выглядит его тело без оболочки из дизайнерских шмоток. Без косметики в этой мятой майке, он кажется тебе гораздо красивей, чем разукрашенный как гей неумелыми стилистами. Выглядит как абсолютное совершенство. — Нет, нет... — Качаешь головой в яростном отрицании, когда он ластится о твою щёку, пытаясь не верить в бухую чушь на уши. Не отказываешь и в тактильности, утыкаясь носом в ямочку, когда улыбается от твоих слов всё равно.

— Всё совсем не так, слышишь? — Тебе так нравится как он смущается, и как это смущение идёт в разрез с откровенными толчками головкой в твою ладонь. Почему вы не додумались до этого раньше? Всё стало бы проще, во многом понятней, по крайней мере так казалось сейчас. Сейчас ты был согласен на что угодно, лишь бы не прекращалась эта томительная пытка, ведущая к известному результату. Осталось так немного. Ты ощущаешь как удовольствие усиливается не в меру и дыхание Каина рвётся на клочки. Больше напоминает попытки не пойти ко дну. На это дно он утянет тебя за собой, иначе не будет. Теперь ничего не будет прежним. Вспоминаешь обрывки картинок, в которых Каин размыкает пухлые губы, что бы твой хуй отсосать. Блять. Блять! Не самое подходящее время для скорых флэшбэков, когда держишься из последних сил. Для тебя вдруг становится так принципиально, чтобы он первым кончил. Как будто это и будет твой главный аргумент в битве за искренность. Разве он не видит? Разве не чувствует твоей необычной усидчивости, какой даже во время главных тренировок не проявлял. Ближе, теснее, чаще. Спасительный ритм находится сам собой, и вот ты уже можешь ощущать, как ведёт себя его податливое тело в твоих руках. Голос Бэка обламывается на полузвуке, твоё нетерпение не может отыскать себе угла. — Что ты? Ну что? — Шепчешь куда-то, ускоряя мокрое трение вокруг возбужденной до предела головки, пока собственная ноет сладко в приближающейся разрядке. На миг кажется, что только от этих ощущений способен кончить без рук. Но его руки на месте, ускоряются в синхрон вместе с неприличными, но такими приятными звуками. Хрипло стонешь в шею, забывая о том, что вообще-то смотрел за процессом увлечённо. О том, что вас и услышать могут. — Тише, — Умоляющим шёпотом вдогонку. Таким ты Каина не видел ни разу. Сложно сосредоточиться, когда он так старательно подстраивает ритм. Когда за малым своим членом к его не начинаешь притираться. Всё становится таким неважным. Ни сбоящее сердце, что сучит так громко. Ни оседающий на подкорке звучный стон из чужого рта. Ни влажная ладонь, в которую Бэк кончает послушно, пачкая собой. — Боже, — Срывается бездумно, смотреть на это просто невозможно. Невозможно оставаться равнодушным и не желать прожить эти несколько секунд еще сто тысяч раз. Ты и не знал, что он может быть таким громким. Дай бог, никто кроме вас природы этого звука не отгадает.

Соображать еще не выходит. И ты не соображаешь вовсе, игнорируя все сигнальные. Плевать, если кто-то в дверь постучится. Прижимаешь его к себе, скидывая руку со своего члена, чтобы своей ладонью заменить. Нечаянно мокрой головкой угождаешь прямо в пупок. На том самом животе, который потрогать хотелось бесчисленное количество раз. Через несколько секунд этот живот сплошь перепачкается твоей же спермой, и нет сил не тереться по линии напряжённого пресса, пока не угаснет последняя пульсация. Глухой стон улетает в плечо, звучит тише, но не теряет многозначительной глубины. Не в силах говорить слова, второй рукой ты тянешь Каина за шею к себе, чтобы оставить на его губах долгий и почему-то очень чувственный поцелуй, каким, пожалуй, не целовал никогда ни одну девчонку ни до, ни после секса. Хорошо, что пока ещё очень рано загоняться. Хорошо, что пока хочется только найти опору, чтобы не рухнуть на пол к его ногам. Хочется так многого, но больше всего — не отпускать от себя ни на шаг. Запах его кожи, такой знакомый, всё еще одурманивает рассудок. Небрежно вытерев сперму о ткань футболки (прости), ты требовательно стискиваешь его за бок, пока агрессивно язык возвращаешь в рот, не позволяя (ни себе, ни ему) ни на миг забыть о том, что только что было между вами. Что обязательно повторится снова. Дерьмовый из тебя гетеро получается. — В следующий раз попробуй быть потише. — Улыбаешься измотанно, наконец. Ведёшь так глупо носом вдоль скулы, не в силах выключить флирт-машину, что так заходила девочкам. Допустим, что в ощущениях для тебя поменялось не многое. Допустим, он в самом деле может быть гораздо лучше.

Время для чистосердечных признаний — тебе нравится лишь одна из двух сторон медалей. Так эгоистично, да-да, конечно, но всё равно тянешь её на себя, дёргая за ниточки. На искусного кукловода ты тянешь едва ли, это конечно не мешает играть в свою игру, пусть не всегда понимаешь, что поступал так или иначе намеренно. Так или иначе сам подталкивал Каина к краю непроглядной пропасти, почти бездумно отвечая теперь на каждое поступательное движение. Мозги включатся позже. Когда сойдёт со щёк стыдливый румянец, когда он растает в твоих руках, беспомощный и открытый на распашку, чего делать никогда бы не советовал ни с собой ни с другими. Не открывался сам, устало улыбаясь через пелену спадающего возбуждения. Телу — хорошо, рассудку — наплевать на условности. Ловишь его, обмякшего, в свои мятые объятия, ловишь его на самом краю той пропасти, наивно полагая, что если не дашь провалиться совсем, то вы оба уцелеете в этом больном танце спятивших сердец.

— Врёшь всё, — Вторишь его словам, морща нос, когда он касается так непривычно. Не можешь скрыть толику растерянности, потому что прежде даже у вашей ненормальной тактильности были границы. Границы, не соблюдать которые первым ты же и взялся, так почему же теперь ощущение явного перебора исходит от размазанной фигуры Бэка напротив? Отмахиваешься от лишних ощущений, чтобы перевести дух, позволяешь ему делать, что хочется, потому что он позволил тебе то же самое. Тебе хотелось и ты взял, толика милосердия от сдержанных мира сего имеет место быть. Впрочем, мало романтики в этом этюде, ведь совсем скоро придётся думать, как последствия нейтрализовать. Автоматически запускаются шестерёнки в мозгу, и ты наскоро соображаешь, куда последний раз закинул пачку влажных салфеток. Кажется, в третий ящик прикроватной тумбочки, куда и тащишь Каина, взяв за руку как непослушного ребёнка. Родитель из тебя выйдет хуевый, методы выбираешь шаблонные.

Падаешь задницей на кровать, не отпуская его руки, другой свободной выуживаешь те салфетки, а минутой спустя уже стираешь напрочь остатки обоюдного безрассудства, с удовольствием замечая, что всё внимание до сих пор достаётся одному тебе. Приятно, как и немного перца в виде хлопнувшей двери чьей-то спальни. Шаги, негромкий разговор. Кто-то звонит по телефону или вышел перекусить по полуночи. Бродить по острию ножа хорошо, когда знаешь, что дверь заперта. Когда четкий план сокрытия улик уже рождается в ватной башке. Не делишься им, да и зачем, ведь уверен, что Каин как и ты ясно понимает, что ваше маленькое преступление не должно быть узнанным. Отираешь собственный живот, отбрасывая салфетки в урну у кровати, главное, не забыть о том, чтобы выкинуть мусор до того, как явится уборщик по утру. Тянешь его штаны обратно, а потом самого Каина на себя, перекатываясь так, чтобы оказаться сверху. Свою одежду оправил тоже, хотя стоит заметить, что подсознательное желание близости не исчезло насовсем, лишь пригубилось послушно, а теперь зарделось на искусанных губах жаждой новых поцелуев. Опасная дорожка, нужно бы сдержанней быть, хотя дозволение прикасаться как нравится льстит перспективой не опасаться чужого отказа. Он ведь не откажет, если ты снова прижмешься тесно? Если снова огладишь пальцами тёплый бок, сжимая кожу уже по-хозяйски, без тени беспокойства, но всё с тем же приятным волнением. Думать по-прежнему не хочется, так что с ленцой стекаешь на бок, не отстраняясь ни на сантиметр. Ладонь смещаешься на чужой живот, не отказываешь себе и в том, чтобы заложить пальцы под резинку брюк, будто территорию очерчиваешь. Те границы, заступать за которые другим по-прежнему нельзя, только теперь хочется вслух говорить об этом. Теперь хочется подбивать на признания в принадлежности, что не стерпеть чужой похабности. Брезгливо давишь в себе отголоски неприятных воспоминаний о том, как ненавистный учитель трогал его за руки. Ведь было, хоть и говорит, что нет, услаждая твой слух намеренно. — Так что там у нас по сюжету? — Короткими поцелуями вдоль под скулой к подбородку. Толкаешь чуть, заставляя запрокинуть голову. Спускаешься ниже губами, по пульсирующей венке к кадыку, который облизываешь, наконец, ведь так давно хотел это сделать. — Ты вкусно пахнешь, — Об этом тоже давно хотел сказать. Приятное желание повторить эксперимент даёт о себе знать слишком долгим недотрахом. Просто подрочить маловато будет, чтобы унять молодую плоть. В этом нет ничего зазорного, наверное, молодость многое прощает. Не успокоишься, пока не убедишься, что у него тоже привстал от твоих поцелуев, находиться постоянно в этом приятном состоянии полувозбуждения сродни какому-то наркотику, что вы уже давненько принимали вместе. Теперь вот решили попробовать кое-что потяжелей.

Прижимаешься ближе неосознанно. Прижимаешь его к себе, поворачивая на бок, чтобы до истомы бедрами отереться. Сложно остановиться. Сложно прекратить, но определённо точно спать вы оба сегодня будете как убитые. И в душ, очевидно, придётся идти с утра под недовольные возгласы Да Сона. Заглядываешь Каину в глаза на миг, и тут же проваливаешься в ту бездну сам, когда так сладко целуешь. Совсем развязно, пошло, как никогда не позволял себе в своих тонких фантазиях на грани фола. И как же мажет от мокрого звука, с которым твой язык возвращается в его рот. Короткими мазками по влажному кончику, задевая зубы. Не даешь ему обхватить губами, дразнишься, ожидая, когда потянется следом. Когда поможет ещё немного продлить ноющее ощущение внизу живота, заставляешь отереться бедрами в ответ, безмолвно соглашаясь с тем, что этот раз был лишь одним из многих. И что все разы после возможны теперь только с тобой. — Это вообще нормально? — Перехватываешь его ладонь, чтобы на миг прижать к своему паху, демонстрируя вторую не учебную тревогу. Не принуждаешь ни к чему абсолютно, просто впервые у тебя встает так быстро, не смотря на то, что кончил всего лишь десять минут назад. А любопытство не порок, простая истина.

Наверное, это нормально... Последняя живая мысль заедает как на повторе чужим мягким голосом. Он ласково касается слуха, межуясь с рваными вдохами, что продолжают подогревать градус бессмысленного, но такого необходимого диалога. Наверное, это нормально... У тебя такое в первый раз. Чтобы ярко, чтобы сердце пыталось из груди выпрыгнуть от простого прикосновения тёплых губ, которые с томным наслаждением приминаешь своими, припухшими от свежих поцелуев. Жизни вокруг будто не существует, и это обманчивое уединение развязывает руки. Не только их. Оно освобождает потаённые желания, опасно стирается границу между реальностью и чем-то совершенно запретным. Чем-то, о чем боялся даже подумать в отношении себя,  теперь вдруг всё происходит в реальности, и эта тактильность ощущается острее самого точёного лезвия. А ладони Каина, лёгшие на грудь, горячее калёного железа. Они настойчиво переворачивают податливое тело на спину, ты совсем не ожидаешь того, что происходит в следующем кадре, от этого не сопротивляешься, с любопытством откидываясь на подушку. Наивный, наивный Джин.

В следующем кадре Каин вдавливает тебя весом собственного тела прямо в матрас. В следующем кадре он наклоняется ближе и оставляет языком сплошные аналогии и влажные полоски на коже. В следующем кадре он проезжается задницей прямо по твоему стояку, и если до этого был шанс унять беспокойную плоть, то теперь такого шанса, увы, не осталось. Вернее, его тебе не оставили намеренно, и этот умоляющий стон, что летит прямо на уши... Наверное это нормально, не соображать, что делаешь, потакая чужим желаниям. Не понимать, где начинаются твои.

Под тяжелыми веками реальность мажется, обращаясь в бессмысленное пятно. Смотреть не обязательно, и ты едва ли способен настроить резкость, когда опускаешь ладони на чужие бёдра. Пытаешься остановить, а на деле помогаешь лишь прижаться плотнее. Звуки за дверью дискредитируют собственное поведение. Что это? Укол чистого стыда или зов здравомыслия, с которым прячешь за чужой щекой смущенную ухмылку. Где-то на задворках еще мелькает кусок осознанности, и в ней ты понимаешь, что продолжение невозможно по сотне причин, перечислить которые не хватит пальцев. Аргументов "за" гораздо меньше, только считать их даже по пальцам одной руки не хватит никаких сил. Не после того, как чувствуешь давление тёплого тела, прибивающее к земле сонму противоречий. И этот шёпот. Этот чёртов дьявольский шёпот. Ты понимаешь, что кульминация такого простого действия — всего лишь вопрос времени. Стоит ли барахтаться в озере сомнений?

Глухой стон беспощадной безысходности. Ладони тянут ближе, ты сам пытаешься абстрагироваться. Борьба с собой занятие не из лёгких, а ты никогда не искал подобного пути. Изорванный шёпот на полувдохе, урвать кислорода в лёгкие сложнее с каждой секундой. — Умолять о чём? — Это только кажется, будто в самом деле не понимаешь далеко не тонких намёков. Просто нравится, как и всегда, ужасно нравится бродить по краю чёрной пропасти, вот только на сей раз абсолютно никакой уверенности в том, что вы оба не сорвётесь вниз без возврата. Повышаются ставки. Учащается пульс. Проклятый адреналин. Он ведёт тебя за собой, ты ведёшь пальцы вверх по шуршащей ткани. Мнёшь адекватные аргументы в ладони, а вместе с ними и член Каина, что до предела налился непрошенным желанием вновь; только твоя вина. Облегчение, с которым берёшь ситуацию под контроль не облегчение вовсе. Непомерный крест ответственности за происходящее — да и только. Да Сон бы не оценил. Да Сон бы пришёл в ужас от того, какими последствиями может обернуться ваша неосторожность. Губами тянешься к шее, язык не слушается. Вместо того, чтобы говорить слова, он изучает изгибы солёной кожи, пока ладонь цепляется за край трико. Ближе некуда, и эта ненужная шуршащая ткань последняя стоп линия перед опасным съездом. Инстинкты сбоят, подсказывая нечто привычное — толкнуться бёдрами ведь вперёд уже изученный приём. А вот от мысли, куда летит этот толчок, алеют белоснежные щёки. Серьёзно, Джин? Серьёзно? Тебе же не хватит духа закончить начатое, тогда какого хера?

Блядский язык, облекает мысли в слова совсем не там, где надо. — Умолять об этом? — Ещё один неосторожный толчок, еще один шаг на самом краю, что слышно, как осыпается галька на скате. Что дальше? Тупик, в который вы оба упрётесь вот-вот и вполовину не такой внезапный, как твой член, упирающийся в задницу Бэка. Похоже слушать рассказы стоило повнимательней, быть может оттуда мог почерпнуть бесценные знания о том, как всё должно происходить на деле. Импровизация вообще не твоё, хотя стоит отдать должное этому упрямству, с которым не отказываешься от данности, хотя ещё не поздно. Ещё блять не поздно! И где же этот Да Сон со своими стоп-табличками, когда он так нужен? Где блять твои мозги, скажи?

Точно не здесь, когда пользуешься моментом, чтобы рывком стащить резинку чужих трико. Точно не здесь, когда следом стаскиваешь свои шмотки пониже, так что теперь имитация всё больше походит на задумку в оригинале. Прижиматься членом к голой заднице, впрочем, никакая не новость тоже. И ты прижимаешься, выстанывая рефлексы Каину на уши. Выстанывая собственную дурь, ведь надо быть идиотом, чтобы вестись на то, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Не тогда, когда эта задница идёт в комплекте со вторым стояком. А впрочем, от этого ведь алгоритм действий меняется мало, зато ощущения полярные до нельзя. Хотя живо вспыхнувшее воспоминание о том, что так даже лучше. Теснее, приятнее. Тело пробивает непрошенной дрожью. Но ведь и пальцы в этот рот ты уже совал. Уже видел, как эти губы обхватывают их так плотно, как этот язык оставляет на них прослойку тягучей слюны. — Попроси получше, — не соображаешь нихуя. Касаешься самими подушечками краешка влажных губ, пожалуй, посмотреть на всё это снова ты вполне способен. Как способен вместе с пальцами толкнуть свой язык, растягивая чужой рот так грязно, что мозги отшибает нахер. Их всё равно не хватит, чтобы остановить мелькнувшую мысль о том, что еще тут надо бы растянуть. И для чего ты вынуждаешь Бэка послушно и очень мокро облизывать свои пальцы, которыми неосмысленно трёшь шероховатый язык, упираясь куда-то в щёку. Каких-то пятнадцать минут назад туда упиралась головка твоего твёрдого члена, теперь она упирается в его задницу. Твёрдое стало каменным, и ноет так сильно, что ртом успокоить — уже совсем не вариант.

Тебе как страшиле нужны мозги. Они отсутствуют как факт на протяжении всего времени, что происходит этот лютый пиздец. Пиздец с позиции трезвого, адекватного человека, каким ты не был с момента, когда Каин заладил свои нападки про трусливого гетеро. Что-то перемкнуло. Что-то переебало по тупой башке, иначе как объяснить очнувшемуся себе как вы оба пришли к тому, к чему пришли, ты просто не знал. А этот старый добрый ты очень хотел получить ответы на вопросы, что один за одним хлынули потоком в голову, стоило чертовому Да Сону постучать в чертову дверь.

Блять. Проносится в голове, а на лице рисуется тупейшее выражение. Каин считывает его, но к несчастью едва ли понимает, что за этим последует. Он лишь пытается спасти ваши жопы (ха-ха), когда наскоро скатывается с кровати, треплет застывшего в ахуе тебя, а потом принимает весь удар на себя. Моментами он бывал таким нытиком, а потом включалось что-то, чего в себе, увы, обнаружить не получалось. Жаль, не самое подходящее время, чтобы гордиться чужими достижениями. Повинуясь обстоятельствам, ты натягиваешь на бёдра брюки и почему-то отходишь к окну, будто был крайне заинтересован пейзажем. На деле превращаешься в слух и не видишь даже, что там творится перед твоими глазами. Их сумбурный диалог даже не позволяет определить степень опасности ситуации и, вероятно, наблюдать за измышлениями Да Сона придется уже завтра утром, когда он примется сканировать твою помятую рожу на предмет своих извечных догадок о чем-то, что наконец и правда случилось.

Блять. Когда закрываются двери легче не становится. И то облегчение, что спускается на Бэка, проходит по касательной мимо твоей напряженной фигуры. — Давай ты, — Бросаешь машинально и черт знает почему, просто не можешь заставить себя улыбнуться и даже посмотреть ему в глаза. Притворяешься, что просто увлекся поисками своего мобильника — ещё одна жертва обстоятельств, а после падаешь на кровать, стараясь не выдавать себя, хотя Да Сон уже ушел, а Каин... Каин был соучастником преступления, его теперь разве что только убить. — Меня теперь рубит пиздец, — Добавляешь негромко, стараясь привнести в свой голос как можно больше повседневности. Даже не лжешь, потому что нервная система тупо не вывозит количества событий, что калейдоскопом менялись в течении бесконечного дня. — Постараюсь не уснуть до твоего прихода, — И ты правда стараешься, хотя нервная система сбоит и лагает, подрубая защитные механизмы. Пялишься в телефон, бессмысленно прокручиваешь входящие сообщения. Друзья, приятели, знакомые, продюсер и даже твой агент. Все они что-то хотят, но до утра едва ли сможешь выдать хоть что-то вразумительное. Тебя вырубает минут через десять с телефоном в руке, и ты даже не вспомнишь как Каин заботливо убрал его на тумбочку и накинул одеяло.

Блять! Утро подкралось внезапно. Давненько ты так херово не спал, всю ночь снилась всякая дичь, хотя не проснулся ни разу, даже поссать. — Почему ты меня не разбудил?? — Сонным взглядом по цифрам на экране телефона. В твоём голосе нет упрёка, чистое сонное охуение, что эту утро все же настало. Ощущение, что кто-то прожевал и выплюнул тебя на эту планету. Умытый Каин выглядит посвежее, крутится возле шкафа, выбирая одежду. - Ты уже завтракал? — Обычно вы делали это вместе, но сегодня совсем не обычно. Хотя признаться мозг не сразу напоминает о вчерашнем. Напротив, погружает в какую-то иллюзию, в ней не случилось ничего такого, о чем можно было бы пожалеть. Иллюзия с грохотом разбивается о скалы реальности, когда Каин оглядывается через плечо и как-то странно улыбается. Блять. А впрочем, завтрак никто не отменял, как и поход в душ, который так и не случился вчера. — Мы опаздываем, да? — На этот чертов сбор, где хомячье колесо снова закрутит всех в рутине повседневных забот. Перед дебютом дел как обычно дохуя, и двери беспардонно распахиваются, являя миру обеспокоенное лицо менеджера, что вчера так и не получил ответ на смс-ки. — Почему ты до сих пор в кровати, Ханджи?! — Заебет. Недовольно поднимаешься на локтях, пытаясь одуплить эту жизнь. — Почему он в кровати?! — Достаётся и Каину, и кажется иного выбора нет, кроме как спустить ноги на пол и повиноваться неизбежности. — Да встаю я, встаю, — Бурчишь под нос и даже кажется, что вчерашнее привиделось в одном из лихорадочных снов. И в этом правда, такому просто не было места в плотном графике мероприятий на неделю, но вы с Каином всё же умудрились накосячить. Среди снующих по дому людей об этом даже некогда поговорить. А может и не надо вовсе?

Ты не хочешь просыпаться. И даже осиный гул в доме не нарушает — казалось бы — беспокойного сна. Снится какая-то дичь. Конец света, всемирный потом. Ты стоишь на краю обрыва и наблюдаешь за тем, как огромное цунами надвигается на город, чтобы смыть его с лица земли. Вокруг ни души, а внутри вместо страха — умиротворение. Ты даже не пытаешься бежать, просто стоишь и смотришь как эта мессия отрезает надежду на отступление. Как тело заливает безысходной немотой, и как ощущение финала щекочет под солнышком, обещая избавление от всех тревог.

Голос Да Сона прорывается сквозь пелену грёз. Такой настырный и громкий, совсем не сулит ничего приятного, кроме дежурных понуканий и начала очередного дня сурка. Как же заебало. Черепная коробка гудит точно муравейник, недосып (уже который там день подряд?) даёт о себе знать даже раньше, чем ватное тело обретает форму. Ломотой в суставах и окаменевших после сна в неудобной позе мышцах рук и ног. Что-то бурчишь, то ли обещаешь подняться, то ли шлёшь его далеко и надолго, потом не вспомнишь. Зато Да Сон обязательно запишет в блокнотик и при удобном случае в очередной раз отправит к штатному психологу, чтобы не портил обстановку в коллективе своим недовольным помятым ебалом.

Ладно. Это всё будет потом. Сейчас — попытка оторваться от поверхности. Попытка вписать себя в реальность, где даже завтракать не охота, хотя в общем-то жрешь ты тут обычно больше всех. Разбитый экран телефона напоминает о былых свершениях, его, конечно, можно заменить на новый, а вот нового Каина, увы, не купить. Каина, который не напоминал бы собой нечто, о чем ты не успел поговорить даже с самим собой, не то, чтобы выдать какую-то человеческую реакцию. Откладываешь на потом. Телефон в карман, попадаешь в поток таких же зомби. Да Сон бесит своей гиперактивностью, а для кого-то и гиперопека ни по чем. Не понимаешь Каина. Как сочетается эта способность в абсолютное послушание с амбициями, которые были похоронены глубоко внутри. Ты не считал себя особенным, и каждый, кто попал сюда, несомненно, обладал кучей недоразвитых талантов, вот только не каждый стремился к тому, чтобы их развивать. Развивать так, чтобы всё дерьмо, что приходится выносить, стоило того. Концентрироваться на результате, а не плыть по течению как кусок известно чего. Просто радоваться тому, что есть. Радоваться чему? Джин поднимает глаза на Бэка, наивно улыбающегося всякой ерунде, на Бэка не способного сообщить, что его чуть не трахнул собственный тренер. Реальность зависает.

Подлагивает на тренировке, вынуждая заершиться до колкой неприязни, когда зона отстраненного комфорта нарушается слишком явным вторжением. Это всего лишь подбородок, но в месте соприкосновения расползается огромный некрасивый ожог. Такой же некрасивый как сам Ханджи, теряющийся в толпе, когда надо бы остаться. На телефон валится столько непрочтенных уведомлений, что просто нет времени на то, чтобы разобраться в мелочах. Это же мелочи. На фоне проблем, которые Джин заработал себе своевольным поступком, и об этом сообщает менеджер, с которым Ханджи переругивается между забегами по подготовке к дебюту. Буквально не вылезает из экрана, раздражаясь то и дело, то и дело засовывая несчастный телефон в карман. Всё так невовремя. Всё так сумбурно. Всё слишком необдуманно. Ханджи не привык жить без запасного плана в кармане, а ещё не привык, что с ним разговаривают в ультимативном тоне. Какого блять хрена?

За ужином он чернее тучи. Не хочет, но всё равно лезет в телефон. Отец пытается выяснить, все ли теперь в порядке, а Джин чувствует себя клоуном. Похоже, отцу начало медленно доходить, что вся история выглядит очень и очень неправдоподобно. А может это взвинченному Джину уже кажется, потому что нервная система не вывозит перегрузки. Кто знает, тот не трогает. И даже Да Сон, обычно не унимающийся до победы, старается разрядить обстановку, игнорируя Ханджи как факт. Всё бы ничего, если бы не всплывшая правда. Всё бы ничего, если бы не усилия, пущенные на ветер чьей-то святой честностью, и вот чего Джин в самом деле не понимает, так это зачем Каин сказал всем правду только тогда, когда для этого было слишком поздно. Теперь Джин чувствует себя дураком. Лавировать ведь приходится на бешеной скорости, а что будет если менеджер узнает, что Ханджи соврал агентству даже представить страшно. Пока никто не видел, у них с Да Соном произошел один значимый разговор, но даже так Джин не чувствовал себя в безопасности, то и дело воображая, каким нелепым образом и в самый неподходящий для того момент может вылиться наружу вся правда.

Блять, Каин, зачем?

Вопрос, который Ханджи должен был задать еще тогда, когда узнал, что Бэк сознался всей группе, пока он — Джин — не слышал и не видел. Вопрос, который лезвием засел в глотке, что не вдохнуть, и теперь продолжал царапать слизистую при каждом неаккуратном движении. Джин уходит первым, сразу после ужина, пропускает вечернюю активность уже который день подряд. Тишина должна была помочь ему найти правильные слова, чтобы начать осознанный диалог, но Каин и здесь умудряется всё изгадить. Не специально, конечно, но кому от этого проще?

— Да, устал.

Джин падает на кровать, замыкая бесконечный круг, чтобы не схлопнулась вселенная. Складывает ногу на ногу, закидывает руки за голову и молчит. Джин знает, что без него Каин не сориентируется в темноте, но просто не может взять и пересилить себя, чтобы помочь. Не может выключить это сопротивление, оно сильнее. Оно результат коллаборации защитной системы и природного говнизма характера, доставшегося от матери. У всех свои недостатки.

Тебе не уснуть. Не сегодня, как бы не было измотано это тело физически. Морально оно не готово к успокоению, и ты не ищешь якорь, ныряя в ледяную воду прямо с борта своего старого корабля. Мимо проплывают льдины. Ноги сводит от судорог почти моментально. Всё это игры больного подсознания, и держать себя в зоне отчуждения слишком долго нельзя. Ничего блядь нельзя делать так, как хочется. Времени никогда не хватает.

Голова гудит. Беспорядочные мысли водят хороводы вокруг вспухшего мозжечка. Ты ощущаешь себя бухим без капли спиртного во рту, и потолок кружится, обретая очертания от полоски света, что появляется и гаснет, когда Каин уходит из комнаты. Не понимаешь, честно. Что чувствовать, и что делать. Не собираешься себя за это винить. А он планомерно продолжает двигаться по намеченному курсу, и этому искусству бы стоило поучиться поперёд дружеской дрочки. Всё неправильно? Всё очень запутанно. Отделяешь зёрна от плевел, да толку. Расставляешь по углам: чувства, мысли, осознание. Выходит какая-то лютая хуета.

Снова полоска света. Цокот кружки на тумбочке, молчаливая благодарность, что так и не прозвучит. Знает ли он, что ты благодарен ему за многое? Точно не сейчас, когда язык окаменел как у горгоны. Потому и прячешься тут, в полной темноте, чтобы ненароком не обратить в бесплотную породу самого живого человека из твоего окружения. У тебя десяток голов. Все они вьются как руки Шивы, образуя ореол защитного купола. В этом коконе из хаоса и мифов комфортно, и бесконечно жаль, что только так у тебя получается хоть как-то вернуть на место понимание реальности.

Полоска света гаснет. Опять. Вы оба бродите по ебаному кругу, но это меньшая из проблем, которые нужно решить в первую очередь. Ты не привык просить о поддержке, как не привык принимать сиюминутные решения. И, будем честны, над случившимся действительно стоило крепко подумать, но разве объяснишь такое беззаботному щенку, что ютится на краю кровати, отогнанный сердитым хозяином. Хозяин из тебя хуевый. Потому и не берешься приручать. Потому и не берёшься учить командам и диктовать, как нужно себя вести. А то, что есть, совершенно не устраивает, потому что в твоём доме другие правила. Твой дом не улица, и не приют для бездомных зверушек. В этой системе мироздания действуют понятные законы, только понятными они были здесь для тебя одного.

— Спишь? — Охрипший голос разрезает мёртвую тишину. Кажется, что каждый звук острым лезвием проходится по воспалённому слуху, так что Бэку не скрыть ни единого движения, разве что он примется настойчиво храпеть, чтобы сыграть сцену беспробудного сна. Ответ известен, и вопрос не подразумевает отклика. Он как разведчик, пробирается вслед за твоей затёкшей ладонью. Она дёргает край шелестящего одеяла, чуть стягивая его с тела Каина, чтобы позволить липкому холоду жадно облизать обнажившееся плечо. Это не бездушие, так надо. Иногда очень надо остудиться и прийти в себя, чтобы правильно расставить приоритеты. Вы так и не договорили, теперь всё покатилось по наклонной. И как бы сильно не хотелось забить на обстоятельства, делать этого ты, увы, не собирался. У тебя тоже был план, и некоторые его пункты ещё не прописаны до конца. Не утверждены единогласно заседанием мозгового парламента. Парламентёр из тебя тоже хуйня. Такая вот дурацкая игра слов.

— Я напиздел отцу, что это у меня проблемы...ну... с этим, — Бродить вокруг да около нет смысла, но язык повернуть в нужную сторону не так легко, как казалось. — Об этом не знают менеджеры, — Соберись уже, а. — Но знает Да Сон. — Ты стараешься очистить свой тон от недовольства, как можешь. — А теперь и все, — Это ты тоже знаешь, к чему эмоции. Но они бурлят, потихоньку закипают в котелке черепной коробки. Тебе кажется, что Каин совсем не замечает, как ты стараешься для него уже не в первые. Но как бы там ни было, это по-прежнему, был твой выбор. Ну... напиздеть. В этом Бэк совершенно не виноват. — Если это всплывёт, у нас будут проблемы. — Не хочется быть пессимистом, но ведь всё работает именно так. — А это всплывёт. — Рано или поздно, как всплывает всякое говно по закону физики. Получается, чтобы не утонуть, надо стать тем самым говном? Какая глубокая философия. В твоём голосе слышится проблеск стали. — Пока я отмазался, но после дебюта мы больше не сможем делать то, что вздумается, понимаешь? На кону большие бабки. -Не обвинять, не обвинять, не обвинять. Искать пути решения. — Ты только скажи правду, если знаешь, что не вывозишь, я помогу. Найдём надёжного психолога. Я могу попробовать выбить тебе несколько дней на отдых.

Замираешь как опоссум, когда Каин делает резкий разворот. Так уж повелось, что всякие важные разговоры к нему у тебя начинались со спины. Было бы очень иронично, если б не так грустно. Каин непослушный, как бы не пытался изобразить из себя смиренное прилежание. Было в нём что-то абсолютно внесистемное, как один  единственный дивергент, не устающий плестись в толпе порабощенных зомби, до последнего не сомневается в том, что останется не замечен.

Ты замечаешь куда больше, чем приходит ему в голову. Не всегда можешь сказать правильно, точнее, всегда говоришь так, будто не замечаешь ничего. Косноязычие, считай, ваше родовое проклятие, потому звонки родителям такие короткие, а разговоры только по существу вопроса. Ты уже привык и чувствуешь себя идиотом, когда приходится вот так распинаться перед кем-то, чтобы объяснить что-то глубокомысленное, что обычно держишь внутри за ненадобностью. С Каином всё и всегда приходится доставать наружу, и в этом соль. С Каином тебе так сложно, что даже не понимаешь, откуда между вами образовалась связующая нитка. Сейчас она натянута до предела, но так же крепка. Ты дёргаешь за свой край, причиняя немного дискомфорта, чтобы сократить предельное расстояние и немного ослабить трос. Устаешь, когда приходится двигаться под давлением, и в то же время не можешь взять и перерезать одним махом, чтобы избавиться от маяты. Порой тебе кажется, что ты совсем не командный игрок, и что силы кончаются в два раза быстрей, если тащишь за собой груз каких бы то ни было отношений на пути к заветной цели. А у тебя есть цель. Забыл?

Дело совсем не в этом. — А в чём? — Ты уверен, что суть воинственного настроя в диалоге Каин уже уловил. Каждый раз всё повторяется по кругу, а ты до сих пор не придумал, как предупредить момент, когда Бэк начинает обрастать кристаллическим коконом, защищаясь от твоего напора в два раза упрямей. В такие моменты ты совершенно забываешь о его моральной слабости, потому что не может слабак так упорно всё делать наоборот. Вместо того, чтобы пойти навстречу и поговорить, он опять закатывает себя в бабушкин ковёр, надеясь на то, что так неприятный разговор пройдет как-нибудь мимо. — В чём? — Резко дёргаешь одеяло, и на этот раз оно слетает с Бэка на половину. Вместе с тем подаешься вперед, настырно цепляешься пальцами за футболку в районе лопаток. Это действие рождает смутные реакции в собственном теле, ненавязчиво напоминая некоторые события, что сейчас, пожалуй, было совсем не к месту.

— Хватит за всё извиняться, бесит, — Когда тебя что-то бесит, не скупишься на экспрессию. Это не проявление агрессии, а слитие ненужных эмоций, чтобы не хлынуло через край. Пора бы давно привыкнуть, но Каин всё время дёргается как зашуганное животное, и это заметно сбавляет пыл. Да. Он смягчает тебя одним своим видом в моменты, когда другие не вызывают ни жалости, ни сожаления. Этим же видом умеет дико злить, потому что не понимаешь, как и зачем нужно быть таким нытиком, вместо того, чтобы взять и всё решить. — Понятно, что не хотел. А дальше? — А дальше всё происходит точно так же. В том и проблема. — Ты рассказал психологу про домогательства? — Конечно же, нет. Иначе бы ситуация не зашла так далеко. — Ты даже мне про это не рассказал, значит херово там тебя взаимодействию с командой обучают, — Он не сдаётся, дёргает рукой, чтобы отвоевать остатки личного пространства. Не сдаёшься и ты. Тянешь несчастную футболку на себя, заставляя Каина перекатиться на спину. Сам же оказываешься на животе.  - Или дело во мне, а? — Закипаешь на ровном месте. Сам не понимаешь почему, но в голову тут же лезут воспоминания о попытках Каина решить всё как-нибудь самому. Каждый раз одно и то же. Вот и теперь. Теперь он наверняка уже что-нибудь решил, вместо того, чтобы поделиться. Ебучий Кенгуру с горой секретов в кармане, почему-то не дрожит, когда Да Сон сует туда свой длинный нос, а вот тебе никогда нельзя. Блять, почему? — Если я херовый друг, ты так и скажи. Вечно от меня всё скрываешь. — Крепко перехватываешь за запястье, пока он барахтается как жук, разве что лап немного поменьше. — Что ты уже придумал себе?? — Мысли становятся словами. Слова — разрывными снарядами. Следует быть осторожней, но этот слон в посудной лавке не знает правил этикета. И всё падает с оглушительным звоном, разрушая все усилия от последней выкладки драгоценных чувств. — Говори.

Это всё больше походит на бред. Скудный разум отказывается адекватно воспринимать меняющуюся реальность. Вчера ты ещё парился насчёт недоведённой до совершенства связки в танце, а сегодня как бы не развалить ещё не дебютировавший бойз-бэнд, и тебя ужасно злит, что Каин ведёт себя как ребёнок. При этом пытается выискать первопричину проблемы в тебе. Пытается примешать одно к другому, огрызаясь на любую попытку серьезного разговора. Проще же молчать. Ходить вокруг да около, оставляя намёки и делая нелепые попытки, которые больше похожи на испытание нервной системы, а она как раз сейчас была не в лучшей своей форме.

От его вопроса удивлённо округляются глаза. Даже хватку теряешь, на миг отпуская мятую ткань, чтобы не подавиться собственным возмущением. А после стягиваешь лишь крепче, желая в этот раз добиться истины, делать которой что и сам не придумал. Как не придумал, что делать с Бэком, хотя сам же заварил эту кашу, поддавшись на замысловатые игры разума в момент, когда просто не смог справиться с количеством нахлынувших эмоций. Они и сейчас бурлят, подставленные на медленный огонь, за малым не выплёскиваются через край чугунного котелка, что оказался твоей же головой. Найти бы конфорку. Выкрутить до предела и позволить себе остыть. Такая роскошь. Такая блять ебаная роскошь в последние дни.

— Моя легенда тебе не понравилась?! — Последний раз дергаешь его в каком-то отчаянии, чтобы наконец разжать стальную хватку и не почувствовать никакого облегчения от того, что достал эту склизкую улитку из высохшей раковины. Треснет, если сжать пальцами неосторожно. Прилипнет к панцирю навсегда, если позволить остаться там. - Как блять с тобой сложно, — Выдыхаешь в сердцах, принимая на себя всё то, что он вываливает бездумно в порыве злости. Это же злость такая? Мягко переходящая в щенячий скулёж на грани фола. Почему нельзя по нормальному. Почему обязательно надо действовать через жопу, руководствуясь сиюминутными порывами. То неожиданно лезть у всех на глазах, не разобравшись толком друг с другом. То если себя так, будто и не было ничего, только бы по носу случайно не получить.

Ты отказываешься принимать эту позицию жертвы. Вместе с ней неосознанно отказываешься принимать и его, слабым, беспомощным, сам не знаешь, почему. Ты же не впервые видишь его таким, а кажется будто впервые. Кажется будто и не было между вами всех этих дней единения, бессловесного взаимопонимания, а может ты все придумал себе и никакой дружбы между вами не существовало и вовсе. Разве друзья обманывают друг друга? Разве друзья скрывают друг от друга самое важное, личное, а вы же постоянно делали это, не уставая изображать, что ложки нет. Заканчиваются моральный силы. Гаснет последний фитиль, и даже некому заботливо подлить каплю керосина на дно лампы. Откидываешься на спину, махнув рукой только в ответ на все прозвучавшие обвинения, что градом осыпаются на голову, лишая возможности аргументировать хоть что-то.

Закрываешь глаза. Несколько раз бьешься затылком о матрас и отираешь лицо ладонью. Всё. Предел. Тупик. Непроходимая бетонная стена, преодолеть которую прямо сейчас не представляется возможным. Вас будто заперли в подвале и подорвали единственный выход ко всем чертям. И вот вы уже дерётесь не за то, чтобы придумать способ спастись, а за то, кого оставить во всем виноватым. Ах да, конечно же тебя. — Знаю, — Выдыхаешь, раскидывая руки в стороны. Только та, вторая на его стороне сгибается в лотке, чтобы не докоснуться. — А ещё знаю, что друзьями не надо бы целоваться, — Знал ли об этом Каин? Вопрос. Задавать который было так же бессмысленно, как пытаться вразумить. Ты же блять не Да Сон, тебя тут никто и не станет слушать. — Об этом ты не подумал? — И всё таки пытаешься. Бредёшь в темноте, наощупь прямо по минному полю, нарываясь на новый взрыв, последствия которого устранить уже не будет так просто. Но о какой простоте теперь может вообще идти речь? А о какой дружбе?

— Нельзя наделать глупостей, а потом привторяться, будто всё осталось как прежде, вот что, — Так и не поворачиваешься. Так и пялишься в чертов потолок в надежде увидеть там звёздное небо. Озарение. Просветление. Что-нибудь, что даст ресурса на бесконечные выяснения, вместо того, чтобы заниматься тем, ради чего собрались. Об этом ты тоже говорил в свои бесконечных нравоучениях, с этим тоже уже был послан в его истеричной манере. — Такие себе мы теперь друзья.

Голова кипит, как чайник со сломанным датчиком. Плавится всё вокруг. Как пластмасса на ручках дешёвой кастрюли, воняет, даже после того, как выкрутил до упора газовую горелку. Ты смотришь на него прямо, честно, насколько позволяют весьма узкие границы личного пространства, потому что его раздало не в меру. И конечно же — да — это только твоя вина, что не можешь справиться с течением меняющихся событий. Не можешь вывезти на своих плечах проблемы и трудности, беды с башкой, различие восприятий, за которое огребаешь незамедлительно. Не только от него. Если бы. Если бы этот пресс содержал в себе единородную субстанцию. Но сказать об этом — некому. Несмотря на то, что рядом с тобой прямо сейчас находится друг. И мозг неустанно цепляется за это ёмкое, важное слово, в которое вкладывал душу на протяжении многих дней, потому что это значило многое. Многое для тебя.

А для него? Выкручивавшегося ужом из твоей цепкой хватки, только бы спрятать всё то, о чем так нужно было поговорить. Делавшего же что угодно, только бы не видеть правды, что как вода на тонущем корабле уже подступала к щиколоткам, напоминая о том, что поздновато будет искать спасательный жилет. А ты и не ищешь. Не пытаешься соорудить плот из остатков древесины с бочин. Если надо (если действительно надо), то ты готов пойти ко дну вместе с вашим Титаником, потому что не существует потолка ожиданий. Не для тебя, мальчишки с ворохом амбиций набитых по карманам. Ты украл их у собственного отца, у своих кумиров и какого-никакого, но всё же — мировоззрения. Не понимаешь, но чувствуешь, что поступаешь правильно, когда отказываешься впадать в омут безрассудства с лёту. Не понимаешь, но действуешь по инерции, интуитивно нащупывая дорогу из этого непроглядного тоннеля, в который превратился очередной период жизни. Не хочешь скатываться к личному до тех пор, пока всё стороннее, беспокоящее не очистится от всякой ненужной шелухи.

— Боже, — Выдыхаешь с отчаянием, потому что теперь в самом деле чувствуешь, что отчаялся. До этого так, ерунда. И треснувший экран дорогого телефона — всего лишь дань первородным эмоциям, что были слиты, чтобы продохнуть. Но он же душит. Стягивает тугими лентами прямо по горлу, не понимая даже, как создаёт эту асфиксию своими попытками получить своё. И всё не там, где надо бы. Концентрируется совсем не на том, цепляется за обрывки фраз, лишая их всяческого смысла, что изначально закладывался как фундамент для будущих отношений. Твоей эмпатии хватает лишь на мимику, что меняется в тон чужому безумию. Ведь это безумие, когда он снова и снова катает тебя на своей карусели-ромашки, позабыв о том, куда и зачем попал. Позабыв обо всем на свете, когда дорвался до ебаной романтики.

Каин ещё ребёнок. И цифра в паспорте, что совпадает почти с твоей не означает ничего иного. Лишь доказывает теории про эмоциональную зрелость, хоть ты и сам порой совершает детские поступки. Не получается не осуждать. Не получается не смотреть волком, когда он тянет твою душу наружу, когда выворачивает карманы наизнанку, пытаясь отыскать там лишь то, что увидеть хочется. А что не хочется выкидывает на грязный пол за ненадобностью, отказываясь, отрицая, не принимая. А у тебя так мало времени, и совсем не осталось сил, чтобы разгребать весь этот пиздец. Тогда зачем?

Зачем продолжаешь упрямо цепляться за чертово одеяло, когда он вновь закрывается в этот кокон, чтобы сбежать. Вкинуть парочку гранат, а потом отойти подальше, чтоб упрекнуть в том, что неизбежно взрываешься. Закладывать мины не было времени, как не было времени взять и поговорить. Все попытки обрубаются на корню его потрясающим упрямством на грани тонкой манипуляции, считать которую даже не хватает ума. Такой ты тупой в мире эмоциональной встряски, что остается лишь тонуть, игнорируя шансы на спасение. Лучше утонуть. Да. Лучше пустить в лёгкие воду, чем продолжать потакать чужим ожиданиям, чтобы остаться хорошим. Хорошим ты не был никогда. Закидывая Линду в чс после переезда в Корею, признаться, ты чувствовал лишь облегчение. Тогда зачем?

Зачем продолжаешь упрямо цепляться за сраное одеяло, одёргивая (который там раз?) за сбившийся край. Не сдаёшься, игнорируя откровенную слабость, потому что слабым быть не учили. И слабость раздражает так сильно, что хочется скрипеть зубами на износ, только бы не видеть этот беспомощный комок безысходности. Только бы не. Тогда зачем?

— Я сам, сам, — Поцеловал его, да. И даже не собирался отрицать очевидное, ведь это свершившийся факт. Он хочет сместить все фокусы разом без учета твоих приоритетов. Хорошо. Он не хочет считаться с хаосом в твоей голове. Хорошо. Но, пожалуй, это самое неприятное во всем, что с вами могло случиться. — И твои чувства не глупости, — Говорить о своих пока не выходит. Говорить о своих тяжело, когда наваливаются другие серьёзные проблемы. Ведь потерять друга во всей это кутерьме для тебя ещё та проблема. — Не надо придумывать за меня, — Кидаешь край одеяла, позволяя быть тому, чего не миновать. А сам подрываешься с места, спуская босые ноги на пол. Даже тапки не ищешь, шумно выдувая воздух крыльями носа. — По-твоему я подставляюсь за всех? — Оглядываешься безнадёжно, находя всё тот же рулет отрицания. Грустно. — Я блять по-твоему робот? — За эти несколько жалких дней событий больше, чем за все полгода, и надо сказать не все из них отзывались в груди благоговейным трепетом. — Я тупо устал. Я притворяться как ты не умею.

— Да мне насрать на других! — Взвинчиваешься как пробка у бутылки с прокисшим нутром. Его голос, его тон, его скачущие мысли. С одного на другое, с общего на частное, а потом обратно. Катком по не разровнённой гальке под полыхающем асфальтом. Ты еле ноги тянешь, чтобы поспеть, чтобы угнаться за темпом меняющейся жизни, а он не может определиться, о чем пойдёт этот не клеящийся на слюну разговор. Тело пышет жаром. Совсем не тем, каким полоскало, когда касался пальцами к коже. Совсем не тем занята чугунная голова, а он — Каин — уже не знает и сам, что хочет выудить на дне чужой души. Расправился бы со своим болотом. Но нет же, учит, строит из себя всезнайку, а потом спотыкается о первый булыжник, стирая колени в кровь. Потом рыдает как девчонка, ища утешения на плечах Да Сона, вместо того, чтобы взять и под ноги посмотреть.

— Ты притворяешься, что нормально, когда всё идёт по пизде, — Получается грубо, но это как есть. И тебе снова не жаль чужой надломленной нервной системы, потому что кто защитит твою? Описываешь круг в квадратном метре душной комнаты. Выдыхаешь? Дыши. Дыши. Мотаешь головой, как несмышлёный телёнок, но блять совсем не хочешь быть таким. Не хочешь смиряться и строить из себя переполненность. Ты блять вообще не разбираешься тут ни в чем, и как же глупо искать концы, брошенные в воду без кислородной маски и плавников. — Скажешь, не так? — Тычешь пальцем в силуэт фигуры в полумраке. Глаза давно привыкли к темноте, и если честно на свет пока совсем не хочется вылезать. Лучше кусаться, драться, но здесь во мраке, пока отблики проезжающих мимо машин мелькают в маленьком окне, но где-то там, снаружи. Где оставляешь весь мир, чтобы спрятаться от града перемен. — Сколько раз я пытался поговорить обо всем? Сколько раз ты сливался с темы, только бы не задевало, — Уже и сам не уверен, что умеешь считать. Да и надо ли? Перед тобой разложены факты. Перед тобой череда показательных событий, а он всё делает вид, будто бы это ничего не значит. Будто бы нет ничего важнее нечаянной дрочки под тяжестью лишних эмоции. Эмоции, правда, лишние. Тебя они до добра не доводят, потому и ищешь чертову кнопку выключения. Потому и хочешь всё поставить на стоп, чтобы продышать себе немного свежего кислорода. Понять хоть что-то в этом клубке неразборчивых ощущений. — Готов быть другом или не очень, готов терпеть домогательство, только бы никто не расстроился, — Вспоминаешь совсем не то, совсем не к месту, но обида, она такая. Копится, налипает на каркас и катится со склона ко всем чертям, как снежный ком. — Такой ты удобный, Каин, но это не мешает назвать меня эгоистичной мразью, — Ведь не мешает? Или что он имел ввиду, говоря о друзьях, которые не нужны? — Если дело во мне, если я такой херовый, тогда что ты ко мне привязался??? — Оказываясь у тумбочки, натыкаешься на чертов чай, заваренный праведной добротелью, что потом размажет смачную пощечину по лицу, потому что тебя снова не поняли. Снова не захотели услышать, хотя усердно делали вид и кивали, за нос обводя как дурака. — Серьёзно, такое чувство, что тебе просто плевать, за кого цепляться, лишь бы не одному. — Дыхание сбивается, заканчиваются последние силы. Ты всё ещё не робот, а он всё ещё читает проповеди, попутно сжимая сопливый бабушкин платок на случай, если снова придётся изобразить из себя страдальца. — Друзья мне здесь не нужны, ты прав. Я помню, за чем приехал. А за чем приехал ты? Сам то хоть знаешь? — Повисает тишина, и ты уже слышишь, точно слышишь как скрипят стяжки чужой хилой выносливости. Как они тянут тебя за собой, цепляя на острые ржавые крючки. Они не выдержат веса твоей туши, но жалят под лопатками, отчаянно пытаясь задеть за живое. Не страшно. Собой быть не страшно. Не страшно остаться одному. Не страшно не нравиться никому. Гораздо страшнее — пытаться устраивать всех подряд. Задвинуть амбиции, забить на самого себя, только бы таскаться за кем-то жалобным щенком, заполняя дыры в душе за счет иллюзии постоянства. Не шибко приятно быть той затычкой, пусть даже поставленной на самый высокий пьедестал.