Нейтан Лоуренс — хороший человек. И Ана не сожалея ставит на документах о разводе свою подпись. Между ними нет судебных тяжб и дележки имущества, все тихо-мирно к разочарованию прессы, которая готова была смаковать раздал в семье известного ресторатора. Проблема лишь в том, что семьей они никогда не были, и это же стало плюсом в сложившейся ситуации, позволив им без всякой шумихи разойтись по разным сторонам. То, что бабушка считала когда-то удачным слиянием инвестиций потеряло всяким смысл с ее смертью (имело ли вообще?), и решение принятое обоюдно устроило обоих. Они решили остаться друзьями, коими стали за эти годы. Человека, с которым пробыл бок о бок столько времени, трудно выкинуть из жизни, а еще решили, что больше никогда не будут идти на поводу чьих-то условий — и этой самое удачное завершение этой истории. Нейтан Лоуренс — хороший человек и Рамос желала ему счастья, каким бы оно ни было в его представлении, а он пожелал счастья ей и она с какой-то излишней уверенностью сказала ему, что так и будет.

Грешно жаловаться на жизнь. Смерть бабушки ударила по душевному равновесию, но не поставила крест на существовании. Отец продолжал кошмарить своих баскетболистов, его жена кошмарила их совместного сына, а Диего — он самый, не уставал названивать ей каждый день, возмущенно сливая свое недовольство обоими, словно она могла что-то изменить. «Нет, ну ты скажи им!» — скулил он по фейстайму, шмыгая носом и вытирая его рукавом рубашки, — «Мне уже не пять лет!». Конечно, целых девять. Она улыбалась и обещала, что на каникулы обязательно заберет его к себе в Чикаго, чтобы лопать мороженое, смотреть фильмы и не спать до утра, как взрослые, а он в ответ лишь недоверчиво бурчал «Обещаешь?». По-хорошему, нужно было разбираться с делами бабушки, вникать в суть и, наконец, становится взрослым осознанным человеком, на что та рассчитывала, но Ана не чувствовала в себе этого желания, рвения, кое было раньше. С детства все было таким очевидным — она займет ее место, а теперь этого совсем не хотелось. Хотелось своей жизни, идти своим путем, и жизни, тоже хотелось  —  своей. Без свадьб по контракту, чужого выбора и этого омерзительного чувства долга, словно задолжал с момента своего рождения. Не великоват ли долг для трех десятков лет? Отдавать-то не с чего.

Будет звучать глупо, но она нашла себя в кондитертсве. Да-да-да, нефтяные вышки это конечно мощно, но её вполне устраивает получать процент на банковский счет, мешая на плите заварной крем. Небольшая кофейня с выпечкой на выбор, подаренная бывшим мужем и оставленная после развода с барского плеча, пусть и не тягалась с большими собратьями, но не страдала от отсутствия посетителей. У нее была своя аудитория, не вычурная, спокойная, как и само место, которая она облюбовала, и Ане было этого вполне достаточно, за деньгами она не гналась — они были. А вот почувствовать себя при деле, действительно полезной — очень приятное чувство. А еще приятней учиться новому. Нашла она тут одну кулинарную книжку столетней давности на распродаже… Но речь история не об этом.

История о том, что сейчас она сидит перед зеркалом за столиком и крутит обручальное кольцо, поблескивающее в свете лампочек, обрамляющих рамку. Это не кольцо, которое дарил ей Нейтан, это кольцо с куда более давней историей, что до сих пор отдавалась томлением в районе солнышка. Иногда ей казалось, что все это было каким-то странным абстрактным сном, но встреча, произошедшая однажды, все перечеркнула, вырывая из памяти острыми осколками каждый миг. История о выборе. Историях о последствиях. История о судьбах, сложившихся так, а не иначе. О сожалениях, еще, может? Нет, жалеть Ана не привыкла. Все так, как должно быть. Все правильно.

Она получила его приглашение. Получила, но не знала, что ответить. Все думала, думала, думала, то набирая текст, то снова его стирая. В один момент решила, что нет, не пойдет, а потом, за пару часов «до» вдруг резко подорвалась и стала собираться, ведомая чем-то таким осязаемым, но до конца не понятным. В конце концов, он ведь был её другом, верно? Они тогда так решили, окрестив эти отношения именно так. А еще близким человеком, история с которым пусть и отсечена под корень, но еще билась слабой жилкой под ребрами. Дева Мария да любила она, его банально любила, пусть не могла эту любовь интерпретировать. Любила не так, как Лоуренса, размеренно, как брата, не так как семью в этой своей безусловности, но любила. И даже кольцо это треклятое выкинуть рука не поднялась. Так и лежит в шкатулке, как и десять лет назад, среди вороха более дорогих и вычурных. Оно тоже дорогое, но совсем другим. Оно дороже всех, по сути.

В Чикаго пробки, приходится заскакивать в метро. Там душно, грязно, но она и так не успевает. Нервно смотрит на часы, еще нервознее косится на мужика, что прижимает ее к поручню, словно в полупустом вагоне нет других  мест. Из подземки она вылетает взмыленная, растрепанная и немного злая, припуская шагу. Тут недалеко, но чем ближе, тем сильнее пальцы сжимают ручки сумки, а сама она ощущает приступ тревожности, которую не испытывала давным-давно. Уже на подходе, когда взгляд в толпе случайно выцепляет его фигуру, она притормаживает, и тревожка вяжет ее по рукам и ногам. Вдох, выдох, вдох, выдох. Вдох. Рука взмывается вверх.

— Сэм! — машет ему чуть подпрыгивая над всеми, а потом начинает пробираться к нему, выпадая из секундного коматоза. Волосы на ходу, убирает их за уши и уже рядом, с мгновение глядя на него, неловко обнимает, уткнувшись подбородком в плечо, ладонями по напряженной спине. Сама натянутая как струна, заметно переживающая, и скованная от попыток от скрыть, — Прости, что опоздала. Пробки. И прости что без цветов. Они бы не пережили метро, — она отстраняется, растягивая губы в улыбке, — Тебя можно поздравить? За автографом, надеюсь, не надо стоять в очереди? Эту битву я не переживу.