У тебя не было ежедневника, но с каждым разом всё больше хотелось завести. Вот такой же модный в кожаной оплётке, чтобы писать туда гадости, как это делал Тайко. Ему-то можно, ему блять можно всё под видом тяжело больного, а ты — терпи, молчи, улыбайся каждый раз, когда украдкой лезешь в этот самый ежедневник, чтобы почитать (пока он спит), какое новое обзывательство он придумал для тебя, когда еще был способен вспомнить, кто ты вообще такой.

— Ты кто?

Сегодня снова не повезло. За последний месяц, что ты провёл рядом с Исидой дни стали делиться на плохие и хорошие. Ненамеренно, конечно, он ведь не виноват, что частенько забывал тебя и даже себя самого, что, признаться было намного хуже, потому что тогда Тайко успокоить было гораздо сложнее, чем когда он уверенно и грозно пытался выдворить неизвестного типа из своего дворца.

— Ты не шутишь, да? — Потому что бывало и так, что конечно не могло не раздражать в его несносном характере. Останавливаешься у кровати, устало скидывая рюкзак с плеча, смотришь внимательно и с прищуром, чтобы разгадать очередную загадку чужого мозга. — Не шутишь, — Вздыхаешь измотанно, но уже не напрягаешься так сильно. Уже привычно, даже когда у Тайко бывает дурное настроение, у тебя появились способы справиться с ним в два счета. Подумаешь, пару часов тотального выноса мозга, при памяти в здравом уме он почти не был таким уж невыносимым, каким казался в дни, когда мелькал в смотровой перед заездом. Кажется, будто всё это было сто лет назад.

— Где твой личный дневник? — Издёвка так и сквозит в голосе, потому как надежда на то, что память вернётся быстро еще жива. Как у себя дома (от части теперь ты тут прописан был), принимаешься осматривать близлежащие поверхности, куда мог дотянуться Исида потому, как вставать с насиженного места не судьба. Пока что — и слава богу, если честно, потому что страшно представить, что было бы, если бы Тайко мог передвигаться во время того, как пытается тебя изгнать. Дергаешь первый ящик, обнаруживая пропажу. - Вижу уже почитал, не помогло? — Бросаешь короткий взгляд на его лицо, стараясь не концентрироваться на деталях вроде серьезной морщинки на переносице и пытливом взгляде, которым Тайко сверлил тебя, пытаясь понять, фигурировал ли этот парень в его записках сумасшедшего. Так он называл их, когда был в себе, так стал называть и ты. Ты многого от него нахватался, фразы, шутки, привычку дерзковато общаться, потому как иначе просто не выжил бы под гнетом чужой тирании. Психотерапевт сказал, что такое поведение нормальная защитная реакция на стресс, хотя тебе вот кажется, что кому-то полезно бы язык укоротить, или найти более достойное применение, что пока возможным вряд ли представлялось.

Захлопываешь ящик, поднимаясь во весь рост. — Я Юкка, — И снова эта широкая улыбка, что так раздражала Исиду в любом состоянии рассудка. От этого почему-то хотелось улыбаться лишь чаще, что с тебя взять — ненормальный. — Тот самый да, трусы снимать будем или опять не пил всё утро, чтобы не дай бог не поссать лишний раз? — Вопросительно изгибаешь бровь, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться. Грешно, конечно, смеяться над больным человеком, но его эти записи от тебе... — Ладно, прости, нахуй не хочу, я не в настроении сегодня, — Устало трешь один красный глаз, поспать удалось с трудом, а тут еще дел привалило в виде оплаты счетов и прочих бытовых проблем, решить которые не мог никак, хорошо, что домработница (премилая дама) согласилась последить за пациентом несколько часов отсутствия. — Начнём с простого, себя то помнишь? — Этот будничный тон, а что поделать, дело-то не новое. Обходишь кровать, чтобы скинуть одеяло с чужих ног. Наклоняешься, чтобы подпихнуть под них специальный валик, по плану — утренний массаж, после него попытка позавтракать. Обоюдная. У тебя в желудке пусто и неприятно урчит, у него и того хуже, потому что иной раз отказывался от приёма пищи наотрез, и причиной ты подозревал нелюбовь к твоему непосредственному участию к смене уток. Прежде ты и не подозревал, что у такого красавчика столько комплексов. Присаживаешься на край кровати, уверенно хватаешь босую пятку и смотришь на миг строго так, чтобы отбить охоту брыкнуться этой самой пяткой в ответ на прикосновение. Ладони уже привычно начинают свой последовательный путь вдоль по ступне уверенными движениями, заученными наизусть. Когда всё это закончится — стоит подумать о курсах массажиста, в последнее время даже руки почти перестали болеть. Человек ведь такое существо — ко всему привыкает, вот и ты привык к технике массажа от пролежней и к Тайко Исиде, последнее, конечно, зря.

Одобрительный кивок на его растерянное — Помню, — Хмурые брови следом за — Относительно, — Это ведь означает, что начинать придётся далековато, и что ты тоже человек нуждающийся в отдыхе и нормальном сне. Про личные дела временно приходится забыть, потому что мало личного остаётся, когда каждый день созерцаешь чужую задницу. Впрочем, эта задница гораздо приятней, чем другие, которые приходилось видеть по многу раз на практике и после на первой работе в городском госпитале. Серьезно? Ты же не серьезно будешь думать о заднице Исиды в таком занимательном ключе в момент, когда несчастный пытается вспомнить подробности своей прошлой жизни?? Если бы только своей, вот вечно его несёт не в ту степь. — Про гонку можешь забыть, — Совсем не шутишь, честное слово, почему он всё время концентрируется на плохом? Мог бы внести тебя в список стандартных настроек, на которые откатывается обесточенный мозг. Даже обидно немного, вы ведь в самом деле были знакомы до, но вспоминать об этом теперь было немного неловко. Он пока не знает, почему, а вот ты очень даже себе. — Правда, — Звучишь посуше и не так охотно, что наверняка быстро замечает пытливый взгляд по туго поджавшейся линии тонких губ. — Нормально спрашиваешь, пялиться только прекрати, — Закончив со ступнями, грузно перемещаешься к коленкам. Они изрядно похудели с тех пор, как не использовались по назначению и как Тайко перестал нормально питаться. — Тебе нужно больше есть, — Звучишь как мамаша медведица, но не можешь унять беспокойство внутри. Стоит признать уже, что для тебя он не просто пациент. Отрицает даже так, словив себя же за хвост с поличным.

Он вздрагивает, когда касаешься пальцами где-то около свежих шрамов. Они и затянуться толком не успели, аккуратно огибаешь чувствительные зоны, орудовать руками напропалую здесь уже не получится. Со временем выучил, где можно нажать сильнее, а где осторожно погладить, внимательно следя за реакциями тела. — Вот здесь еще болит? — Ты тоже умеешь спрашивать часто, хорошо, что Исида об этом быстро забывает. Усталый выдох (какой там уже по счету?), ладно, видимо придётся помогать. — Иногда мы виделись на соревнованиях, я работаю на скорой в сопровождении, — Сообщаешь нехотя, потому что всё это неизбежно ведёт тонкой ниткой к моменту, с которого всё пошло не так. Не то, чтобы тебя касалась чужая моральная боль, просто вспоминать неприятно. Не только ему. Ты был там в тот день, и именно ты помогал грузить его искромсанное тело на носилки, а после пережимал лопнувшую артерию трясущимися руками в крови. Забыть об этом сложно, учитывая, что с твоей памятью всё было в полном порядке, так что обрывки неприятных картинок быстро оживают, приобретая подробности вопреки усилиям не продолжать тематический ассоциативный ряд. Поэтому и только поэтому стремишься поскорее перескочить через этот паззл, хорошо, что Исида был в отключке и ему вовсе не обязательно знать, что именно ты чувствовал, когда врач сообщил, что пациент будет жить. Разобраться бы с подробностями, покопаться бы в своей голове, да времени снова в обрез, у вас здесь стационар на дому, программа плотная и есть четкий распорядок дня, которым Тайко вечно был недоволен.

Подсаживаешься ближе, чтобы было удобнее, у самого ноет всё тело, внимания не обращаешь. Куда больше, чем массаж тебе хочется простого человеческого пожрать, а с кухни как на зло несёт чем-то вкусным, что успела сообразить та милая домработница. После её ухода тарелки придётся мыть самому, и ты ловишь себя на мысли, что всё чаще хочется, чтобы Тайко смог кататься на кресле вместе с тобой, потому что торчать на кухне в одиночестве тебе стало неожиданно скучно, что даже был согласен на его угрюмые комментарии. Неожиданно поднимаешь голову, стряхивая непослушную челку со лба и в очередной раз допускаешь на лицо вымученную улыбку — Ты хотел меня поцеловать, правда или не правда? — Мама мало чему тебя научила, разве что тому, что её может не быть, но об этом Исиде знать совсем не обязательно, ведь отношения не имеет к процессу выздоровления. Еще не дай бог запишет в свой блокнотик и начнёт прикапываться каждый раз по новой. Несмотря на усталость, в твоих глазах всё же мелькает тень лисьей хитрецы, с которой неосознанно заводишься, игнорируя правила собой же придуманной игры. Некогда извиняться, уж больно хочется услышать ответ и увидеть как брови Тайко удивлённо вверх взмывают, а он сам несколько смущается от прямоты устремленного взгляда двух любопытных глаз. — Вопрос с подвохом, — Сообщаешь на случай, если он не вспомнит. Сейчас тоже весьма актуально, учитывая тот факт, который крутится на языке. Ох уж эта хитринка. Издеваться над ним почему-то ужасно нравится, а когда-то он издевался над тобой. Ты бесился, пришел его черёд. Сейчас свернётся как дикобраз и начнет угрожать колючками, разве это не забавно?

Строгие взгляды не помогают. Надо тоже куда-нибудь записать. Когда он смотрит так прямо, тебя одолевают вьетнамские флэшбэки и по старой привычке хочется сжаться в комок и хоть как-то защититься. Благо, здравомыслие берёт своё, ведь так много изменилось с тех пор, как двойная сплошная рассекла чужую реальность пополам, небрежно коснувшись и твоей жизни тоже. Ты не знал, как долго продлится эта незапланированная ссылка в чужие пенаты, но день ото дня внутреннее сопротивление сбавляло градус и вот внутреннее милосердие уже даёт знать о себе нотами неподдельного беспокойства в голосе. Тебя предупреждали, что с таким сердобольным мозгом будет непросто в этой профессии. Что нужно жёстче быть, проявлять больше безразличия и абстрагироваться от личного между собой и пациентом, учиться воспринимать людей как палочки твикс на конвейере операционного стола. Уши не развешивать, не слушать чужие проблемы и стенания, потому что к концу дня — ты уже знаешь — возникает душливое ощущение опустошения, бороться с которым не так просто как может показаться. Нет-нет, вспоминаешь ту несчастную одинокую женщину, которую бросил сын, заглядываешь в палату лишний раз, чтобы ей не было так одиноко, за что получаешь нагоняи от начальства, но всё равно улучаешь момент излишней заботы. Даже хорошо, что удалось вырваться из стен клиники, потому что на новом месте ощущение дистанции поддерживать было проще. Конечно, не с такими экземплярами как Тайко Исида, но к счастью, это скорее было исключением из правил. Как же тебе хотелось избавиться от его назойливого внимания, проявляющегося редко, но метко. Это сейчас он кажется почти безобидным в домашней одежде с переломанными конечностями, тогда вызывал только раздражение и злость, с которой остервенело заталкивал вещи в рюкзак в раздевалке на картинге. Ты тоже помнишь как неприятно саднили костяшки на кулаке, когда ты решился ответить ему таким неправомерным образом. Как ждал и вздрагивал от каждого звонка на телефоне, ожидая, что следующий точно будет от начальства, что сообщить — вы уволены, потому  что уровни разные. Кто ты, а кто он? Чемпион, местная знаменитость, мистер "я вообще делаю, что хочу".

На миг даже о реальности забываешь, провалившись в не самые приятные воспоминания. От этого лишь забавней искать 33 отличия между до и после, хотя конечно было бы проще, если бы все осталось на своих местах. Проще для него, о себе наверное ты бы как-нибудь позаботился и сам. В конце концов рано или поздно он бы потерял интерес к своей игрушке и почти сознаешься, что готов обменять свою моральную свободу на то, чтобы Исида и дальше продолжал быть говнюком, не считающимся с твоей кроличностью. Считался ли теперь или это просто временная маска на период реабилитации, пока что вопросы оставались без ответов. Ты не хотел думать, что будет потом. Какое это потом, до него еще так много бесконечных дней реабилитации. Отпускаешь лишь короткий смешок, не впервые Исида прозрачно намекает на свое неудовольствие от происходящего, сегодня тебе очень лень объяснять ему простые вещи, пусть страдает и смотрит как тот, с кем он пытался пососаться ему теперь утки меняет. Заслужил!

У тебя мало предрассудков. За время учебы и работы уже давно привык относиться к чужим телам как к данности, профессиональная привычка. Лишь по началу физиология вызывает живой интерес и может дискомфорт причинять, а ты же и от природы брезгливым никогда не был, но пускай-пускай поволнуется, выйдет за рамки своих комплексов. Приятно осознавать, что и он вовсе не совершенен. Ты же думал об этом верно? Становится сложно избежать тет-а-тет со своими грязными мыслишками, когда он загоняет тебя в угод одним прямым взглядом, напоминая прежние ощущения. Они ледяными мурашками заползают под края растянутой водолазки, в щели у подкатанных до локтей краёв темной ткани прямиком к онемевшему сердцу. Бросает в жар. — А ты как думал! — Восклицаешь с излишней экспрессией и не совсем понятно о чем именно речь. За этим нарочитым оживлением и весёлой смешинкой пытаешься скрыть уровень возросшей неловкости. Дёргаешь одеяло беспощадно, добираясь ладонями до бёдер. — Мог бы сначала разрешения спросить или звать на свидание не твой стиль? — Дёргаешь бровями, замедляясь в районе едва остывших ожогов на светлой коже. Смотришь странно, замирая на миг, где подушечками пальцев ведешь дорожку по краю намечающегося шрама. Смотришь так, будто разглядываешь замысловатую картину спятившего художника, что вместо красок решил иссечь полотно ножом в какой-то агонии безысходности. Внутри что-то вспыхивает так ярко, но это не жалость нет, и Тайко наверняка замечает твой странный пассаж, от чего нервно дёргает ногой, выражай степень крайнего неудовольствия. — Чувствительность возвращается, — Сообщаешь, переводя прямой взгляд на миг. Приходится подсесть еще ближе, ощутить еще больший прилив духоты. — Уже чешется? Ну-ка покажи ладони, — бескомпромиссно хватаешь чужую руку, чтобы на ногти посмотреть с укором. — Ах ты, — Шлёп по пальцам, откидываешь руку осторожно, поднимаясь на ноги, чтобы через несколько секунд начать рыться в ящике комода. Возвращаешься с набором для маникюра, вынимая оттуда маленькие ножницы. — Ну-ка давай сюда, живо! — Просил же не ковырять. Видит бог, из тебя бы вышла отличная мама кошка. Заботиться о других тебе всегда нравилось гораздо больше, чем печься о самом себе. Так уж повелось. — Всегда боялся собственной слабости, правда или не правда? — Не замечаешь, как игра меняет русло, отвлекаясь от цели. — Мог бы сказать про яблоки, в остальном не могу ничем помочь, — Намекаешь на своё нетленное присутствие, разумеется. Щёлк, он нервно дергается от резковатого движения по кромке пальца. — Что, уже не хочется целоваться? — Пытаешься изо всех сил как-нибудь отвлечь, замечая тень апатии во взгляде. — Ничего, скоро оклемаешься и кто-нибудь точно не устоит, — Кто-нибудь не ты? Наверняка у него был богатый выбор с такой-то смазливой рожей. Не устоял бы и сам, если бы не эта напускная заносчивость. Приятно было узнать, что Исида не такая сволочь, какой хотел казаться, жаль что при таких обстоятельствах. — Ты хорошо целуешься? — Щёлк. Так отвлекают больших детей. А тебе ведь сегодня его и постричь нужно, как бы об этом сообщить. Болтать о поцелуях почему-то проще выходит. — Хочу знать, что я потерял, — Так сложно остановиться, но кажется вы оба так устали от серости бытия (и друг друга?), что немного ненавязчивого флирта даже не помешает.

Должно быть, ты запомнишь эти дни обрывками коротеньких эпизодов.

— А ты до свиданий не целуешься?
— Я романтик.

— Я, наверное, тебя удивлю, но у меня не работают только ноги. Кормить меня с ложечки будешь?
— Это я заметил.

Запомнишь даже, как не удалось скрыть недвусмысленный смешок, а что именно ты имел ввиду, пусть сам решает. Шевелить мозгами ему доктор прописал, твои бы как раз заморозить и забыть несколько занятных картинок по утру. — Я вообще — наблюдательный. — Не знаешь, зачем ему эта информация. Про фантазии с кормёжкой — слава богам — ума хватает промолчать. Надолго ли такая смышлёность? Вероятно, как и чужая симпатия — дело проходящее.

— Не правда. Про слабость.
— Тогда что? Забота претит? — Не-е-е-ет, ты доковыряешь его. Достанешь до самой сути, как бы не извивался, благо, время теперь на твоей стороне, как бы дико всё это не звучало, но находить свет даже в непроглядной темноте твой врождённый талант; так говорила добрая женщина в интернате. Одна из немногих, поэтому ценишь доброе отношение и готов принять за него поведение Исиды порой. Обманываться легко — тоже талант, хотя его в себе ты ненавидел как и многое другое. Решил только лучшее выставлять, чтобы хоть как-то оправдаться за своё бессмысленное существование на этой бренной планете. Не поднимаешь смущенного взгляда, продолжая делать своё странное дело, хотя в самом деле мог бы всучить эти ножницы страдальцу. Да только больно наверное будет, когда металлические дужки вопьются в свежие еще красные пятна на фалангах. Ну, как его угораздило? Не впервой, конечно, но впервые тебя трогает чужое несчастье так... основательно. Наверное, всё дело в том, что приходится рядом быть с самого начала, хотя возвращаясь назад, сейчас гораздо лучше, чем было тогда, когда ты впервые увидел его лежащим в беспамятстве на этой самой кровати. Нервно моргаешь, смахивая пыль неприятного миража.

В этом успешно помогает чужая попытка парировать острие. — М-м-м, — Протягиваешь задумчиво, стараясь не представлять, как оно было бы на деле. Вот это вот с чувством, с расстановкой. Хотя что тут представлять, ему ведь почти удалось продемонстрировать свои таланты, даже губами коснулся. А ты всё еще помнишь как обидно жёг и искрился смазанный след на щеке в тон ушибленной костяшке. Успел даже полюбоваться чужим синяком, тогда ведь между вами всё только начиналось. Ты был уверен, что продолжение бы следовало, потому что такие как Тайко не привыкли к поражениям. Теперь ты думаешь, что, должно быть, такая воля к победе тоже талант, и прямо сейчас он может спасти ему жизнь на грани, а тогда... тогда тебя буквально ломало от невысказанного желания дать отпор. Стоит продолжать сопротивляться? Теперь кажется, что в этом есть доля той самой романтичности, какой не хватило прежде. И снова — жаль — что дело в обстоятельствах. Они неприятной горечью на корне языка теперь преследуют каждое мгновение, как бы ни старался отбросить отягчающие обстоятельства.

Они напоминают о себе неминуемо, нервным выдохом в момент неосторожного касания. Попыткой спрятать шипящий звук во рту, когда боль расползается лучами от ран по коже. Стараешься быть мягче, нежнее, блять, не помнишь даже, когда в последний раз так старался. Тебе ведь правда неплохо платят, но дело вовсе не в этом. Ты такой предсказуемый, Юкка. Ты предсказал всё это гораздо раньше, от этого так не хотел соглашаться, когда старший направление выдал. От этого старался избежать каждого лишнего пересечения ранее, теперь кажется, будто спасаться бессмысленно. Конечно, это не значит, что ты не будешь пытаться. Упрямо тянешь руку обратно, когда Тайко хватается за неё слишком внезапно, чтобы не подавиться воздухом. Определённо точно на поправку идёт, может с желанием его мобильности ты погорячился. — Цветочки спонсор передал, — Неосмысленно спотыкаешься на фразе. Еще спонсор передал, что график плотноват, так что возможно замену стоит поискать. Ведёшь плечом, не желая пускаться в эти мысли, не желая пускать их в свою дурную голову лишний раз. И всё же неосознанно ведёшь параллели, отмечая, что вероятно сопротивляться должен был совсем не там. — И я тебя не лапал, — Извращенец! — Но что интересует посмотрел, — Определенно остановиться будет непросто. С удовольствием замечаешь, как на чужом лице уже загорается желание ответить колко. Язык у тебя тоже длинный, в этом вы можете соревноваться бесконечно, похоже, обоим нравится. Или что это? Разве не азарт? Очень удобно, и от ворчания стариковского отвлекает, а ты уже почти кончил с маникюром. С чем еще хочешь кончить? Блять.

Критически осматриваешь результат своих трудов. Ты очень старался! Вел ровную дугу на срезе. С пилочкой можно попозже, может, ближе к вечеру или пусть сам ебётся, раз так хочет быть самостоятельным. Мысли всё же травят, всё же сбивают с толка. Как и этот неожиданный вопрос, когда сосредоточенно пропихиваешь ножницы в специальный кармашек. Ах ты сука. — Не я тут забываю обо всём раз в полдня, — Огрызаешься что ли? Перебор. Вдохни поглубже, посмотри на него помилее из-под полуприкрытых светлых ресниц. Не сумей совладать с внутренними демонами, что почему-то принимались плясать так рьяно в присутствии Исиды, увы, с самого начала. — Тогда или сейчас? — Вжух. Застёгивается маленькая молния, зачехлить бы своё колотящееся сердце. — Отвечу, если съешь всё, что я принесу. — Уносишь ноги, трус. Возвращаешься с подносом. На нём суп и какие-то печальные ништяки из установленного доктором меню. Сейчас ты так голоден, что сожрал бы всё. И ложечку прихватил, вдруг попросит.

— Я кто? — Интересуешься заблаговременно, стараясь балансировать на ходу. Тебя не было пятнадцать минут, за это время он мог забыть всё на свете. Опять эта желчная горечь, куда без неё.

Достал он конечно своими деньгами уже, и попытками отыскать тон неискренности в твоем поведении. Немного подкипаешь по инерции, хотя сейчас упрямится Тайко гораздо меньше, чем то было по началу. Вспоминать не хочется, как и много другое, быть может потеря памяти это благо, которое Исида не ценит до тех пор, пока полностью не восстановится. У тебя отчего-то не было сомнений, что сможет, а вот у других да. Другие изначально понимали, что на карьере можно поставить крест, да только мнение общественности не хотели колыхать, уж больно имя Исиды оскомину еще набивало, то в новостных передачах, но у других спортсменов на слуху. Ты понимал, что рано или поздно весь ажиотаж уляжется, но решать проблемы стоило по мере их поступления. Сейчас твоя главная проблема заершилась, усаживаясь на подушке в предвкушении экзекуции.

— Это ты идиот, — Ну и манеры! — Сказал же, что работаю не в больнице сейчас, — Укладываешь ему ноги удобнее, ставишь поднос на тумбочку. — Ты наверное забыл, что я с тобой сутками сижу, мне некогда других заводить, — Оборачиваешься, чтобы странно улыбнуться. Он сам начал эту странную игру сегодня, сам и виноват. — Боишься, что это не романтично? Я не брезгливый, — Ты виноват лишь в том, что никак успокоиться не можешь. Причина тоже налицо, может, не стоило сегодня так рьяно сопротивляться чужим поцелуям. Не понравилось, но последствия имелись в виде скопившегося недотраха. Стыдно. Надо успокоиться!

Как можно более непринуждённо садишься на кровать, тут как тут подставка для подноса, а вот и поднос, и настойчивый взгляд с кивком, мол, что смотришь, начинай пока ложкой по лбу не дали. Пахнет недурно, даже слишком, так что невольно губы облизываешь, когда Исида бередит поверхность супа. Неужели не проголодался? На миг забываешь про всё, оглядывая его отощавшее лицо. Пересохшие потрескавшиеся губы от ночных лихорадочных снов. Интересно, он помнит как прошлой ночью ты сидел с ним из-за того, что во сне он слишком громко стонал, а потом нечаянно уснул носом в матрас под самым боком? Надеешься что нет. Или что да. Тебе бы самому поспать нормально, в глаза точно насыпали песка. — Вкусно? Выглядит вкусно, — Ты и правда очень похож на любопытного щенка, что нос суёт куда ни попадя. Улавливаешь запахи, чуть задирая подбородок — усов разве что нет и виляющего без конца хвоста. — Хотя я бы добавил туда лук, бульон без лука — деньги на ветер, как-нибудь я сварю тебе вкусный суп, — Он снова смотрит странно. Почему он так смотрит! Вопросительно склоняешь голову на бок, ощущая как неприятно затекает ладонь, которой ты упёрся о поверхность матраса. С чего бы ему беспокоиться о твоём желудке? Исида бросает ложку, ты непонимающе кривишься. — Что?.. — Летит в ответ на первое "ешь", непонимание такое искреннее, почти детское, его подгоняет вторая настойчивая просьба. Это же просьба, а не приказ? Иначе точно не станешь... есть. Нет, Юкка, ты же не станешь? В его взгляде появляется смешинка. Он что потешается над тобой? — Хорошо, — Отвечаешь с каким-то внутренним вызовом, и нарочито медленно выставляешь ладони вперед, облокачиваясь ими, чтобы вес тела сместить. Наклониться ближе, задержаться взглядом на чужом бессовестном лице, а там и рот открыть как велено было. Осторожно коснуться ложки языком, рефлекторно ладонь подставить, чтобы на поднос не капнуло. Прямого взгляда в глаза не отводишь намеренно, хотя по зубам клацать конечно было необязательно. — Поаккуратней, пожалуйста, — Прикрываешь подбородок рукой, когда неловко проглатываешь тот самый бульон, силясь не засмеяться.

Это часть терапии? Если да, то лучше не задумываться о том, что именно Тайко пытается вылечить таким способом интересным. — Вкусно! — Звучишь с толикой возмущения, потому что Исида вечно был недоволен стряпней. Неловко сжавшись, решаешь как-то нивелировать последствия этого странного выпада. Выхватываешь у него ложку (при должной осторожности, конечно), следом тянешь плошку, усаживаясь по-турецки, что позволяли размеры кровати. На миг точно проваливаешься в детство. В еде никогда не был привередлив, потому что наесться в столовой интерната для подростка проблематично. Воровать получалось только хлеб, потому что в комнате запрещали прятать еду. Хлеб ты обожал до сих пор. - И что ты вечно жалуешься, не знаю, — Еще несколько ложек мгновенно оказываются во рту. Пока жуешь, киваешь на мясные шарики на тарелке. — Ешь давай, или тебя тоже с рук покормить, а то я могу, — Суп заканчивается так быстро. На остальное не поведёшься. Разве что слопал бы вон ту булочку. — А ты конечно хитёр, — Отставляешь пустую тарелку на тумбочку, не особо задумываясь о том, что она стоит как вся твоя жалкая жизнь. — Ты ел только еду из ресторанов, правда или нет? — Очень хочется спросить. Так многое. Про любимое блюдо и про то, есть ли у него семья, потому что за время, которое ты провёл тут из родни никто так и не появился, не считай той странно женщины. Так и не понял, кто она, а спросить не решился. — Где твоя семья? — Вдруг одна непослушная мысль выбивается из хоровода прочих и касается кончика языка с привкусом переваренной картошки. Чтобы не добавить что-то вроде "почему к тебе никто не приходит?" неосознанно тянешься за той булочкой, отщипывая край. Нервно вспоминаешь, что руки помыл, пока был на кухне. Некоторые рефлексы стали паранойей после стольких лет понуканий от воспитателей. Он наверное не оценит лишнего любопытства, но очень сложно злиться на того, кто почти закатывает глаза, когда картошку перебивает приятный чуть сладковатый привкус выпечки. Второй кусок тут же попадает за щёку, ты подсаживаешься поближе к подставке, чтобы не крошить. Хороший щенок.

Юкка никогда не вёл себя вызывающе просто так, если того не диктовали обстоятельства. Он не был наглым или вычурным, и даже в интернате чувствовал себя как в гостях среди тех, у кого не было родителей с самого начала (чужой среди своих, это уровень везения, не иначе). Наверное, потому и злобы в Юкке было на порядок меньше, чем у других крысят, а любви вполне могло хватить, чтобы поделиться ею с тем, кому будет необходимо. Последнее, впрочем, совершенно не означало, что Аккерман не научился в этих гостях законам жизни. Жизни тех, кто давно потерял веру в справедливость, а потому придумал другую версию того, как должно быть и за эту правду вполне готов перегрызть чужое горло собственными зубами.

Когда-то от Исиды хотелось защищаться. Своим вторжением в личное пространство он поселил в мозгу некую опасливую ассоциацию, и даже возлегая на постели без движения, вызывал чувство легкого беспокойства своим присутствием. — Остряк, — Передразниваешь, но не злобно. Булочка отвлекает от агрессивного флирта, а еще это странное касание чужих прохладных пальцев. Понадобились все силы, чтобы не дёрнуться в сторону зверьком, но самообладания у Юкки больше, чем может показаться на первый взгляд. Как и твёрдости характера, как и упрямства, с которым он намеревался сегодня закончить все дела по намеченному плану. В том числе и стрижку.

— С чего ты вообще это взял?
— Да выглядишь как богатый уёбок.

Прямоты тоже было с лихвой. Наверное, при других обстоятельствах Аккерман не стал бы вести себя так дерзко, сейчас это было необходимо, чтобы отвлекать таким образом от предмета всеобщей скорби. Когда Тайко бесился, ему было просто некогда страдать о тщетности бытия, и Юкке почему-то очень нравилось замечать, как у него получается выводить Исиду из состояния апатии. Либо он очень хорошо притворялся. Юкка вдумчиво кивает и всё жуёт свою булочку, пока кусочки чужой биографии складываются паззликами в общую картинку. Странное ощущение, он не любил паззлы, но зачем-то собирал этот конкретный, зная заведомо, что не станет потом укладывать на память под стекло или чего хуже — приклеивать на картон, чтобы повесить в рамке. Должно быть это тоже часть терапии, в какой-то момент показалось, что у Тайко не так много тех, кому он мог бы передать свои воспоминания. Так Юкка чувствовал себя особенным, очередная вселенская миссия, придуманная хитрым рассудком, чтобы снова оправдать своё никчемное существование. У Юкки тоже не было семьи, но он не сообщает об этом, как сделал бы другой человек, чтобы морально поддержать. Снова кивает, снова отщипывает булку, косится на пальцы и следит, чтобы они вновь без спроса к лицу не прильнули. Чтобы успеть поймать за хвост странное чувство приятной дрожи, что пробегает по коже от приближения Исиды. Харизматичный ублюдок. Успокаивает себя тем, что скорее всего это нормальная и расхожая реакция на таких.

— Так ты дебошир, какая неожиданность, — С наигранным удивлением протягивает Аккерман, когда с булочкой всё. Очевидно, что обида за невоспитанную настойчивость давала о себе знать, только подтекст пока был не до конца понятным. — Это она приходила на той неделе? — Неприятная особа. Вовремя прикусывает себе язык, чтобы не сообщать. Юкка осуждать не любил, он был из тех неприятных собеседников, которые искали оправдание поведенческим огрехам посторонних в недрах психологии, но если Тайко захочет кого-то пооскорблять, то так и быть, согласно покивает в знак поддержки. Каждый имеет право на мнение, мнение может не совпадать, в этом нет ничего такого. — Не думал. Я не силён в угадайках, когда дело касается людей, каждый раз мимо, — Отряхивает руки задумчиво, и следом убирает поднос поняв, что оставшимся фрикаделькам съеденными быть не судьба. Даже расслабиться успевает, когда Исида отправляет во след явно лишний вопрос не по теме. Он то тут причем? Откуда бы интерес к обслуге появился, если только не развеять скуку. Нет уж, своими историями про сиротскую жизнь Аккерман не собирался развлекать даже инвалида. — А на кого же я похож? — Оборачивается на Тайко с обманчивой хитрецой в глазах. — Расскажешь? — Вот это уже поинтересней будет, каким он выглядит в чужих фантазиях. Каким он был, что вызвал такое желание блять наплевать на манеры и воспитание. Обращаться с ним как с тем, кто не может отказать. — О чем думал, когда решил, что можешь зажать меня в раздевалке? — Юкка даже на кровать присаживается, даже наклоняется вперед, опираясь на руку. И глаз заинтересованно не сводит с чужого, заметавшегося в ответ. Что, совестно стало? Или стыдно? А может еще и извиниться сподобится? Или повторить? А, ой. Голос делается вкрадчивым, пока не лишен шутливого тона. Но это только пока. — Ну-ка давай сюда свою характеристику меня. Предупреждаю, за слово милый можно лишиться парочки зубов, их там и так не хватает, так что не рискуй.

Уёбок — это, кстати, комплимент. Юкка прячет глаза за ресницами, скрывая в них странный отблеск. Скрывая некоторые предпочтения относительно некоторых вещей, что к делу отношения не имеют. Из того, что творится сейчас в его голове с недосыпа много чего лишнего, и всё же, оно снова и снова возникает там навязчивыми мыслями и ассоциациями не к месту. Хорошо, что на грани клинической смерти у Исиды не открылся дар мысли читать. Плохо, что Аккерман сам обнаружил в том талант к ясновидению, иначе как объяснить неприкрытой бесстыдство, с которым Тайко доставал изнутри всякое обострённое, а потом делал вид, что такое в порядке вещей. Нет ничего ведь зазорного в том, чтобы выяснить за утренним массажем от пролежней, кто кому нравится, а кто с кем хочет пососаться. Тем более, что сосаться никто ни с кем не будет, и всё это — разговоры, призванные от скуки спасти, только и всего.

Ну что, ему же теперь не скучно? Почти нормально поел, а там глядишь и постричься дастся. А может ещё удастся уломать помыться или поссать наконец, какого хера утка пустая?? Юкка пытается отвлечься как может, приземлённые мысли в голову набивая как солому в мешок. Да уж, со своими дурными замашками ему самое место где-то в деревне в хлеву, а не восседать тут на дорогих простынях, и пусть не пиздит, что бедный, у бедных не бывает таких простыней! Пока он думает обо всем этом, пока играет свою маленькую роль, искорка в глазах Исиды снова начинает тлеть. А в глазах Юкки так и читается доля разочарования, он вовремя одёргивает себя, напоминая о том, что это — р е а б и л и т а ц и я, а не просто забавная игра в угадайку. И не флирт! Конечно это не он так и рвется наружу в жеманных кошачьих движениях навстречу, стоит собеседнику отзеркалить. — Милый — это оскорбление, — Фыркает Аккерман, и даже нос морщит аки кот. Немного поднадоело, шаблонно очень. Хочется, знаете ли, новизны и подкатов посложнее, вот кстати про вселенную ничего. Звучит недурно, но с огрехами. — Маленькая, — Беспардонно перебивает Юкка, но самой сути не сопротивляется. Его вселенная умещается на ладонях, а вот большой — это мир вокруг, что донимает его атаками и попытками выселить в другую галактику. Сам себе Юкка очень напоминает героя какой-нибудь сказки Экзюпери, ну, та что про принца. Когда Тайко говорит об этом так, хочется сесть на планетку и свесить ножки, хочется быть чуть более открытым и немножко погрустить. Его вопрос заставляет капитально задуматься, и даже взгляд отвести, хотя минуту назад поймал себя на том, что снова разглядывает его губы. Такие красивые, ровные линии. Такие пухлые и этот четкий контур. Наверное, в них было бы так же тесно, как в жестоком мире реальности, куда возвращает Юкку голос Исиды очередным вопросом с подковыркой. Вернее с нахальной прямотой. — Ты опять? — Юкка строго поджимает губы, возвращая свой фирменный взгляд в глаза. Уже без смешинки и даже кажется, что в его зрачках показалось немного льда. Он растает быстро, ведь сам Юкка и есть центр своей маленькой вселенной, согревающий теплом небогатую экосистему их планет и еще стайку бесхозных звёзд чуть поодаль. Они немного бутафорные на вид, прикасаться другим не позволял давно и сам не смел, позволяя светить своим холодным светом во тьме. — Да правда, ну и что? Когда кто-то нравится, логично, что с ним хочется целоваться, — А то, что нравится, выяснили в прошлом допросе, так что скрывать смысла нет. Хоть бы забыл, что ли. Юкка как лис отрывается с нагретого места, и ей богу можно заметить, если присмотреться, как его пушистый хвост даёт Тайко по наглой роже, когда Аккерман удаляется прочь, совершенно возмущенный чужой дерзостью. — Но это не значит, что ты заслуживал моего поцелуя! — Недалеко, конечно, ушел. Всего лишь в ванную комнату, оттуда и кричит, оттуда и тащит стандартный набор койкобольного, хочет Исида или нет, ему придётся пройти через все процедуры обычного утра новой жизни. Тот факт, что его жизнь прежней уже никогда не станет не изменить. Даже если судьба окажется благосклонной, многое изменится, в том числе в лучшую сторону. Так хотелось думать Юкке, он уже показался обратно с тюбиком пасты и двумя щетками, а еще с ненавистной Тайко плевательной миской, что Аккерман украл когда-то на кухне. Стакан с водой прибывает минутой позже, для того, когда так мало спал, Аккерман движется слишком шустро. Две щётки, кстати, не спроста, но пока Юкка вручает одну из них Тайко, и пока возвращает поднос для еды в качестве подставки, он просто думает о гигиене. С толку его сбивает только вопросительный взгляд Исиды, он снова нарывается на грубость этим своим прямым взглядом? Так и сквозит простым ассоциативным рядом, а всё потому, что каждый думает в меру своей распущенности. Юкка вот воспитанный мальчик, тут же вправляет фантазию Исиды на место как вывихнутый сустав. — Это никак не связано, мы просто движемся по намеченному плану, — Увы, его короткая ремарка вызывает лишь больше ехидства в чужом взгляде. Боже, откуда столько хорни в лежачем пациенте? Примерно оттуда же, откуда и в недоспавшем недодокторе, что получается бабки за уход, а не за планомерное соблазнение пациента. Судя по всему, здесь все тоже двигалось планомерно, хотя никто ничего намеренно не намечал.

— Ифё и стрифься будем, — Аккерман тычет щёткой себе в пасть, пачкая щёку зубной пастой. — Ты мог избежать этого, но нарвался сам. — Дергает бровями, сплевывая пасту в миску показательно, стесняться им уже вообще, пожалуй, нечего. Стирает полотенцем белые разводы с губ. Он не брезгливый, как и сказал, так что хватает чужой стакан отпить, полощет рот тщательно, как учили в интернате, расходуя минимум воды, чтобы хватило другим. С водой в душевой частенько был дефицит. — Что? — Агрессия в его голосе оправдана, невозможно так долго играть в эту жестокую игру с подсознанием. Тайко, кажется, замечает пасту на щеке. Такой опять тянется своей блядской рукой, чтобы стереть её без спроса. Демонстрирует остатки на подушечке большого пальца, от чего Юкка обиженно хмурится. Тоже демонстрирует, ему не понравилось, что аргументов отрицать очевидное так и не нашлось, а может быть душу оголять не взаимно. Юкка перехватывает его за запястье в полёте и на миг кажется, что за этим последует фатальное дежавю с пощечиной, но вдруг на его лице расцветает солнечная улыбка. Лисий хвост вьется по полотну кровати, а сам Аккерман опять подается вперед с каким-то детским азартом, выдавая — Ты ел в детстве зубную пасту, правда или нет? — Не отпуская чужой руки, он слизывает уголок губы, прищуриваясь. — Я ел, — Сообщает тут же, с наслаждением обнаруживая, что щетка во рту Исиды нервно дернулась в такт кадыку. Что-то идёт не так, верно? То ли странная тишина, что повисает в комнате, то ли слишком звонкий стук разбушевавшегося сердца, что прерывает её пунктиром. Опять он смотрит так прямо, опять пытается победить, чем раздражает безмерно. Опять злит, и хочется заехать ему по лицу как тогда, ведь сейчас и тогда так необъяснимо переплетаются друг с другом тугой косой воспоминаний на двоих. Воскрешать их сегодня приходится впервые, впервые вместе и вслух. Всё это странно очень, Юкка склоняет голову на бок, пытаясь углядеть что-то в глазах Тайко. Винтики в голове крутятся так быстро, кто только смазал их серым веществом, безмозглым на свете живётся гораздо проще. Он ведь всё забудет, верно? Даже не помнит, что было после того удара. Конечно, потом ты всё равно его оттолкнул, но он совершенно точно не помнит, что было между этим "до" и "после", а потому не понимает, как сложно теперь смеяться над всем, не краснея на полуслове. Его рука всё еще накрепко зажата в ладони Аккерамана, а палец с толикой пасты маячит перед щенячьим носом. Доктор сказал, что пока подойдёт только детская, и Юкка лично выбирал пузырёк с изображением какой-то зверушки и со вкусом клубники. Кажется, мама покупала ему именно клубничную, и Юкка ненавидел привкус противной мяты на языке от дешёвой пасты в интернате. Вот же она (всё еще перед носом), отдаёт ностальгической розовинкой, пахнет ровно так же, навевая приятные ассоциации, сотканные из тепла и уюта. Размыкая губы, Юкка подается навстречу, через мгновение приникая к чужой подушечке, и чуть послабляет хватку, когда коротким касанием отпечатывает клубничное послевкусие на кончике языка. Немного солёное от того, что вместе с пастой нечаянно выходит облизать ещё и палец Тайко, и тот как-то сам собой мазнул по резцу, проскальзывая в рот. Он ведь и это забудет, верно? Навряд ли вспомнит, если в следующий раз ты будешь умнее, поведешь себя строже и не позволишь этой игре в правду и ложь заходить так опасно далеко, что теперь все мысли сошлись в тугой узел изнеможения. Оно выходит наружу тугим выдохом, когда язык проходится по шероховатостям на коже, а веки вдруг тяжелеют, буквально наливаются свинцом. Что-то идёт не так, когда палец Исиды упирается куда-то в нёбо, а член Юкки натягивает брюки всего за несколько грёбанных секунд.

Играть в игру правда или не правда — нельзя. Юкка запишет это своим корявым почерком прямо между строк, где-то там под бессовестным комментарием о Юккиных губах. Он же не думал, что Аккерман не найдёт его блокнотик в самом деле??

Это была случайность. Нелепая, совершенно неуместная, но такая нужная в моменте. (Нужная кому? Сам то знаешь?) Юкка не понимает, откуда вдруг вырвался один из внутренних демонов. Как он посмел повести себя так дерзко с — казалось бы — малознакомым ему человеком? Щёки заливает стыдливым румянцем, пока всё тело каменеет. Мышца за мышцей, сустав за суставом. Он так и застывает в этой странной позе, встречаясь взглядом с Исидой, но былая решительность тает как мороженое в летний зной, и сам Юкка вот вот станет бессмысленной лужицей, не отдающей отчет вселенной в своем предназначении. Сейчас он напоминает заигравшегося ребёнка, на азарте случайно треснувшего куклой собственной матери по лицу. Тайко, конечно, не мать, но охуел знатно.

Что блять происходит? Так и читается на чужом лице. Готовый к ответной озлобленности за свою дурацкую совершенно выходку, Юкка перебирает мысленно все имевшиеся в запасе ругательства. Применяет их, конечно, к самому себе, потому что и сам в ахуе от того, что выкинул. Но вместо того, чтобы возмутиться, чтобы пресечь этот неоднозначный душевный порыв, Тайко зачем-то проводит ему пальцами по губам. Делает это так лично, хотя мог бы, совершенно точно мог притвориться, что во всем виноваты законы гравитации.

— Стрижка, да... — Слетает неуверенно, когда тыльной стороной ладони Юкка стирает с уголка губ собственную слюну. Они же не будут это обсуждать, верно? А завтра велика вероятность, что Тайко и вовсе забудет. Главное, не оставлять его наедине со своей исповедальной тетрадкой, кстати, где она? Аккерман ищущим взглядом обводит тумбочку, но не обнаруживает опасную (как оказалось) вещицу. Сейчас ему придётся стакан и щётки уносить, и за эти несколько минут может случиться страшное. Он уже даже не знает, чего боится больше, что упоминание о нём появится на долгую память или что сам его образ вскоре сотрётся как контурный карандаш отменным по качеству ластиком с белого листа. Начинать с белого листа почему-то теперь стало не так просто, как по началу. И дело не в терпении, нет, его у Аккермана было в достатке. Дело в этом подбирающемся к самой гортани страху, что происходит что-то важное. Что-то такое, чему духа не хватает придать степень собственной принадлежности. Зато хватило ума путь шлюхи активировать, благо, настройки у этой игры слетели вместе с пальцем Исиды с его примятых влажных губ.

Хватит. Хватит заниматься хуйнёй. Юкка как во сне подрывается с кровати, подхватывая всё то, что принёс. Себя бы тоже убрал обратно куда-нибудь, да не выйдет. По плану еще несколько обязательных процедур и только потом такое любимое Исидой святое одиночество. Юкка, конечно, имел обыкновение его нарушать между каждой прочитанной главой, пока валялся с книжкой на диване в гостиной. Вероятно сегодня стоит сделать исключение и в самом деле перестать подсовывать ему яблоки, раз так не нравится. Да и в целом делать надо бы только то, что просят, как видно инициатива не уместна в рамках отношений сиделка-пациент. Главное вовремя вспомнить.

Проходит добрых пятнадцать минут прежде, чем удаётся остыть. Юкка возвращается в комнату с новым рутинным набором, но этот — у них сегодня в первые. Ай, колет под ложечкой неприятно. Маленький плюс вышедшего курьёза найден — Юкка уверен, что Тайко ни за что бы не подпустил его к своим отросшим неприлично волосам, если бы с толку не был сбит. Позитивное мышление, а ещё отвага со слабоумием диктуют дружелюбную улыбку, стоит в комнате появиться. — Надеюсь, ты меня уже забыл, — По коже ползёт неприятная волна нервоза. Уже не разобрать, с чем именно связанная. Юкка и не хочет. Шутит, конечно, не шибко удачно, но что же делать, если такое положение дел вполне реально. Если он сам организовал человеку с нестабильной нервной возбудимостью состояние, провоцировавшее последствия. Об этом он думал все пятнадцать минут, за это же себя клял безбожно, это же пытался скрыть теперь за доброй улыбкой. Какой же Юкка идиот.

Он пикирует на кровать и не смотрит в глаза. Занимается чем угодно, только бы оттянуть момент неизбежности. Делает тяжелый грудинный вдох, расческой вооружается. — Хорошо, что ты дался голову помыть вчера, — Маскирует свой вдох как может, и всё равно чуть не давится кислородом, когда натыкается на эти вот тёмные глаза. Под скомканным ворохом из разрозненных мыслей, неосознанно выцепляет одну лишь — что, кажется, не видел человека красивее. Так глупо. Так отвратительно глупо, что ком в горле разрастается, не проталкивается на дно желудка, и в пятки не уходит следом за сердцем. Последнее бьётся учащенно, гоняет кровь по венам. Да так навязчиво, что не унять. Еще утром оно лишь покорно стыло, играя роль морозильной камеры, когда совсем другие руки касались тела Юкки, желая большего. Должно быть, всё это компилировалось в сумбур и дало выход в виде позорной выходки. Что делать дальше — вопрос. И он читается в глазах Юкки в момент, когда он, наконец, поднимает светлый взор на Исиду. Еще поднимает расческу угрожающе и на коленки садится перед ним. Не шибко удобно, ногу бы перекинуть через его туловище, но в свете событий явно идея плохая. Так что Юкка протягивает ладонь к чужому подбородку, приподнимая повыше, чтобы посмотреть фронт работ. А еще посмотреть на его идеальной формы лицо, точеный подбородок, нос с легким изгибом на кончике, тугую линию губ, чуть тронутых несвежими ссадинами. - Писал что-нибудь в свой дневник? — Вдруг спрашивает неожиданно даже для самого себя. Можно подумать, что это отвлекающий маневр, пока кончик расчески ласково касается шёлковых волос, чтобы разделить по пробору. Так конечно никуда не годится. Вероятно, стрижку придётся отложить до лучших времён, когда Исиду будет возможно пересадить на кресло. Что, впрочем, не мешает совершенно Юкке уложить ему волосы, хотя и легкий беспорядок на голове не мог испортить это идеальное лицо. — Ты когда-нибудь красил волосы? Пепельный блонд был бы тебе к лицу, — Юкка склоняет голову на бок, подсовываясь ближе, насколько то было возможным, чтобы потереть между подушечками пальцев мягкую прядку волос. — У тебя очень послушные волосы, — Это правда. — Идеальные. — Юкка любил работать с волосами больше, чем с утками. Многие знакомые, которых он когда-либо стриг или красил, отмечали природное чувство прекрасного и советовали Аккерману бросить свои шприцы, да окончить курсы парикмахера. Юкка никогда не думал об этом всерьёз, ему просто очень нравилось копошиться в красках, масках для волос и подбирать идеальную стрижку под форму лица. Исиде, кажется, пошла бы любая. Ну, почти. Нужно только немного срезать чёлку, вот здесь, и он снова похож на совершенство. Юкка думает об этом, пока ведёт сосредоточенным взглядом вслед за собственными пальцами по пряди от лба до самого её кончика, что вот-вот перерастет линию покатой скулы. Кажется, он знает, что с этим можно сделать. А что сделать с самим собой — не имеет ни малейшего понятия, так что старается дышать ровнее, да и только.

Хитрый жук. Он спрятал свой дневник куда-то и теперь мог играть на твоих нервах как на фано. Разумеется, до тех пор, пока позволяла изменчивая память, ведь оперировать фактами не так то просто, когда в голове тут и там не хватает важных кластеров. Ты и сам не знал, от чего не испытывал той приторной, шаблонной жалости, что должен бы по законам волшебной психологии, глядя на то, как несчастный человек барахтается в собственном бессилии. Не-а. Прищурившись и выискивая на его лице проблески сознательности, ты не испытывал и тени похожего на долженствование, зато тонул в ненормальном азарте, в каком-то свербящем желании доказать самому себе, что мог бы остаться в чужой памяти чем-то, чего не стереть даже хитрыми происками больного рассудка. Каждый раз, когда мало по малу он вновь воскрешал твой лик в ворохе разрозненных витражных осколков, внутри становилось тепло и уютно, а большего, кажется, и не было нужно для обоюдного комфорта в стенах комнаты. Эта спальня за прошедший месяц (или сколько там вы уже заперты в ней?) превратилась в отдельную вселенную, существовавшую по своим законам. Нарушать их не хотелось, даже несмотря на то, что никто не прописывал отдельных постулатов.

Не дышишь, находясь так опасно близко, от чего живот сходится напряжением где-то в слабеньких мышцах пресса. Из-за Тайко ты бросил ходить в спортзал, и многие привычные бытовые повадки сами собой отошли на второй план, но это вовсе не раздражало. Как и быть здесь. Как и заниматься не совсем тем, чем должно, и что в отличие от мнимых постулатов, было оговорено пунктами контракта. Платили хорошо, грех жаловаться, но кажется, что и без щедрого вознаграждения с удовольствием забивал бы на собственную обыденность, чтобы скрасить чужое заточение. Это ведь тюрьма для него, верно? Может даже, твое нетленное присутствие не несло и половины ценности, что воображал, оправдывая все лишние телодвижения. Но ты ведь тоже человек, хоть и не ограниченный в движении, все равно нуждался в минимальном оправдании собственных усилий. Взаимная симпатия вполне сходила за форму благодарности, так что в итоге оставался вполне удовлетворен тем, что имел в ответ на попытки оказать посильную помощь. Это ведь всё еще помощь утопающим? Хотя глядя в темные глаза Тайко так прямо, порой начинало казаться, что начни он посылать тебя нахер, ты бы все равно никуда не ушел. Не хочется проверять.

Хочется остаться здесь как можно дольше. Как бездомный кот, приблудившийся на несчастье непутевого хозяина. Ты никогда не чувствовал себя где-то нужным настолько, чтобы фальшиво принять за правду чужое нежелание быть сволочью, изгоняя прочь невинное существо. У Тайко просто не было выбора, кроме как терпеть твою назойливую компанию, и так не хотелось думать о том, что будет, когда этот выбор замаячит на горизонте. О том, что Исида снова встанет на ноги у тебя почему-то сомнений не возникало. Сомнения были лишь на тот счет, хотелось ли, чтобы это случилось так скоро? Стройный ряд пространных мыслей прерывает вторжение в личное пространство. Неожиданное прикосновение, очевидно нарушает всякие границы и оправдать необходимостью такое уже не получится. Не сопротивляешься даже, позволяя чужим пальцам протиснуться сквозь твои, лишь роняешь короткий взгляд на эту живописную картину. Тепло. От тона его бархатного голоса, и от мягкого дыхания, что соприкоснулось с твоими губами.

— Может быть, — Весьма загадочно, ты чуть отстраняешься назад головой, вынуждая Исиду тянуться вслед за твоим лицом, чтобы срезать сантиметров. Он не замечает, но ты внимательно следишь за тем, как прогибается его корпус, преодолевая некий рубеж, что был недоступен прежде. Игра в кошки-мышки тоже идет на пользу в процессе восстановления. Неосознанно сжимаешь его пальцы крепче, ощущая как неприятно затекает рука от неправильно распределённой нагрузки. Ерунда, это сущая ерунда. Тем более, что тут же находишь опору на плече вторженца второй рукой с зажатой в ней расческой. Взгляд ведет приятной паволокой от следующих слов. Не спешишь размыкать напряженной линии губ, позволяя Тайко закончить. Хитрец. Прозорливо меняет прошедшее время, упрямо возвращая правила игры на место, хотя ты пытался как мог избежать её всеми силами. Всё из-за последствий, явно выходящих за рамки дозволенного, хотя его палец в твоем рту уже нарушил всякие приличия. Может, если засунуть туда что-нибудь еще уже и не будет никакой тактической разницы? — Правда, — Выдыхаешь совсем тихо, да так, что током прошибает все тело до самого живота. Взгляд ложится на его губы, изучающе очерчивает по контуру, точно прикидываешь, окажутся ли они такими же мягкими на ощупь. — Может я даже дамся после свидания, это ведь на него ты меня сейчас пригласил? — Ничто не работает лучше, чем занимательная мотивация, разве нет? - Для этого придётся встать, — Чуть задираешь подбородок, позволяя чужому внимательному взгляду разглядеть все перспективы. Прикинуть, стоят ли они таких усилий. Конечно, стоят, ведь в зеркало ты смотрелся каждый день, как и на тебя заглядывались частенько. Но то, как смотрел сейчас Тайко Исида и близко не шло в сравнение с посторонним вниманием. За один этот взгляд ты продал бы всех своих почитателей под чистую. Продал бы самого себя. Кстати, об этом. — Завтра привезут дорогущий тренажер для восстановления твоих обленившихся ног, обещай, что не будешь отлынивать от занятий, — Как все удобно складывается. Ты дергаешь бровями многозначительно. — Я хорошо целуюсь, — В этом деле главное заинтересовать. Чуть подаешься вперед, сжалившись над чужим позвоночником. Сантиметры в миг превращаются в жалкие миллиметры, это тоже не беда. Об этом он может даже не вспомнить на утро. Последняя мысль звучит в голове как спущенный механизм на предохранителе.

Голос спадает до хриплого шепота, а тебя самого ведет куда-то вперед. Всему виной абсолютно неудобная поза, а чтобы ноги под себя подобрать и спуститься с колен на задницу, приходится нечаянно приблизиться. И вот уже этот шепот обжигает собственные пересохшие губы и чужой слух у самого уха секунду спустя. Едва не касаешься мочки его уха, умащиваясь на матрасе подле Тайко. — Я много чего делаю хорошо, — Ощущаешь, как толпа мурашек охватывает тело, и как поясница приятно заныла в облегчении. Ладонь спадает с плеча за ненадобностью, куда-то на поверхность одеяла. Ты отстраняешься немного, зачем-то обращая на неё свое пристальное внимание. А та как-то сама собой оглаживает контур чужого тела под слоем покрывала, чуть сжимается, найдя многозначительную неровность. Отсутствие зрителей и тесные границы спальни, где никто не может вторгнуться в этот ваш внезапный узкий мирок на двоих, действует гипнотически. Тайко вздрагивает от неожиданного жеста, и этот его короткий рваный выдох похоже отрывает последний винтик твоего иллюзорного потолка. Касаться губ до свидания, конечно, ты ему категорически запретил, но это вовсе не значит, что нельзя коснуться чего-нибудь еще. Нарочито медленно ты вдруг берешь и тянешь край одеяла пониже; совсем немного; расческа скатывается прочь. Повисает неловкая тишина, в ней никак не укрыться двум сбитым в унисон как от быстрого кросса дыхалкам. Твои губы трогает довольная ухмылка. — Кровообращение приходит в норму, — Хотя надо бы убедиться в этом в полной мере. И ты снова тянешься губами к его уху, на этот раз совсем не случайно. На этот раз и мочку влажно прихватываешь, аккуратно перекатывая самый краешек между зубами и языком. Всё для дела. И ладонь на член Исиды через ткань свободной домашней одежды тоже для дела ложится. Проверяет. Сжимается поплотнее, фантомной стонущей болью отзывается в собственном мгновенно воскресшем стояке. Это, впрочем, не так и важно, можно потерпеть. А вот больным терпеть ну никак нельзя. Не отрываясь от его уха, любопытствуешь с нескрываемым интересом. — Чувствительность тоже в порядке? — Снизу вверх и обратно, пока нежная  плоть наливается кровью, становится твёрже прямо под настойчивыми пальцами. Пока веки не тяжелеют, прикрывая бессовестные глаза. Пока язык не соскальзывает с мочки, перемещаясь на горячую шею; вынуждает забыться в этом всём окончательно и бесповоротно. Изучать его от и до, изобретая всё новые способы, не надоело до сих пор. Самое время вспомнить о границах или послать их к черту, выбирать только Исиде, потому что твои методы реабилитации сегодня специфичны не в меру. Как и бесконтрольное возбуждение, что как спичка вспыхивало под силой одного взгляда. Удивительно даже, как ловко удаётся соблюсти свои же принципы, опускаясь так низко в этом безумном сиюминутном желании подрочить ему прямо сейчас вопреки логике и нормам приличий. Разреши. Он ведь и сам думал об этом, так хочется получить ответ — правда или нет? Так хочется узнать, как он стонет не от боли. А в том, что заставить делать это покорно можно и без поцелуев — сомнений нет. Тебе бы самому не заскулить; так хочется касаться.

— Нет! — Всё тот же хвост, всё то же охреневающее от перепадов твоего настроения лицо. Место встречи изменить нельзя. По крайней мере не сейчас, когда липкий страх вперемешку с испанским стыдом от содеянного межуется в эмоциональный эпикриз, расшифровать который в самой сути будет сложно такому неучу как ты. Вся правда в том, что залог здоровой самооценки, увы, крылся не только в обладании приятной внешностью. А в том, как этой внешностью пользовались те, кто обладал. Тобой ведь пользовались ни один раз, а если подумать хорошенько, то каждый. Иначе почему ты всё еще одиноко влачил своё бессмысленное существование в однокомнатной съемной однушке, поливая коллекцию суккулентов? Возможно, не в чьем-то восприятии, но оставаясь со своими чувствами наедине ты чувствовал себя ужасно одиноко. Порою просто грязно, возвращаясь с очередной "встречи" с твоим нынешним партнёром. Ему и невдомёк, что само обозначение подобных взаимоотношений претит твоей тонкой душевной организации. Сказать бы принципам, но последних у тебя конечно не было, иначе бы не спал с женатым мужчиной и не пытался подрочить при этом человеку, за работу с которым деньги платят.

Всё слишком сложно. А минуту назад казалось таким простым. Даже необходимым. Так легко купиться на обманчивые реакции изголодавшегося по теплу тела. Что и говорить об умирающей от истощения душе? Так глупо, Юкка, так глупо. Так бесконечно стыдно. Натягивая край одеяла обратно, ты робко прячешь глаза; улучаешь момент, когда послабляется хватка. Не прокатит, конечно. Поэтому набираешься смелости продемонстрировать залитые румянцем щеки этому ищущему ответов внимательному взгляду глаз. Щеки горят от свежих поцелуев. Горит твоё дурное сердце. Поэтому и не отстраняешься, даже не закрываешься до конца, хотя стена выросшая между вами становится очевидной даже при минимальном расстоянии между. Наверное в этом и состоит понимание взрослости, с которой идёшь на честный диалог вопреки огромному комку в горле и ярому желанию высвободиться из объятий, чтобы спрятать настоящее. Поздно. Оглядываешь Тайко, чуть шатнувшись вперед. Носом о тёплую щёку в прерванной попытке ластиться, которую бы тоже себе запретить. Но так хочется. Так ужасно хочется, что нет никаких сил на дистанции. — Иначе будет как всегда, — Твои слова заставляют его напряженно свести брови. И ты протискиваешь ладонь, чтобы поднять выше и коснуться их аккуратной линии кончиками пальцев. Оглаживаешь лицо по контуру, замирая на скуле. Краешком большого пальца по тем самым сухим губам. — Один поцелуй, за ним второй... — Взгляд пьяно плывёт по идеальному контуру. Такой красивый, даже в домашней одежде — совершенный, что и говорить про спортивную форму, что была так к лицу. — Потом я надоем тебе, и снова останусь без свиданий, — Спросить бы себя — что это было? — но сказанного не вернуть. Да и не хочется, если честно, так надоело притворяться. Притворяться, что в самом деле веришь, что когда всё закончится, у вас могло бы быть будущее или что-то вроде того. Ты почти уверен, что если бы не случилось никакой аварии, ваша странная близость (не эта, физическая) не имела бы места быть. Сплошные грязные домогательства ради понятной цели. Это "почти" заставляет спотыкаться о свои же мысли. Ты опускаешь голову Исиде на плечо (вот так просто, да), как будто не пытался только что подрочить ему по-быстрому. Как будто вы были морально близки и говорили о высоком, а не выясняли, окажется ли его язык у тебя во рту. Ты тоже умеешь менять правила игры. - Если бы мог, ты бы трахнул меня и успокоился. — Спотыкаешься обо всё подряд. Даже о рваный предательский вдох, когда нервно подскакивает кадык в попытке избавиться от мерзкого комка. Это должно было быть утверждением. Но и ты не должен был нарушать границ. Добавляешь тише. — Правда или нет? — Такое глупое, детское желание спрятать нос в чужую шею. Обмануться или попросить обмануть. Вообще не понимаешь почему позволил себе такой выпад, зато понимаешь, что похоже сам был виноват во всех бедах. В том числе и в той, которую решил зачем-то вынести на обсуждение с Тайко. Последний уж точно не был обязан принимать во внимание тот факт, что у тебя были неудачные отношения. Не принято это у нормальных — сравнивать. Не принято. Когда ты уже поймешь? Твоё дело соглашаться на риск или нет. И ты всегда соглашался, чтобы не выпнули на холод раньше времени, что же случилось теперь? Теперь, когда никто ничего не предлагал кроме призрачного свидания, которое случится даже не через месяц. Надо как-то сгладить всё это что ли. Нелепо шутишь. Или не шутишь вовсе.

— Проверим после свидания. Хотя бы одно я точно заслужил.

Тебе тоже нужны гарантии, вот только просить о них не чувствуешь себя правым. Чувствуешь себя виноватым в дерзости, в том, что вообще растеял всё это. Чувствуешь стыд. Чувствуешь, что не мог поступить иначе. Чувствуешь как тянет к нему иначе, не так как к другим. Чувствуешь так много, что теряешься в этом океане, от того сжимаешь край одеяла нелепо. Так же нелепо как уличный кот топчет кровать доброго человека, что пустил его на передержку. В отличие от глупого кота отличаешься умом и сообразительностью, не веришь, что останешься тут надолго. Мрачнеешь. Пытаешься вида не подать. Улыбаешься для этого самыми уголками губ, исцелованными Исидой зачем-то. Хотя всё ты знаешь, зачем. Всё ты понимаешь. Хотя бы в этот раз стоит быть умнее и подумать о том, как больно будет потом сшивать собственное сердце по кускам без анестезии, на живую.

— Хочешь, я почитаю тебе что-нибудь? — Дёргаешь бровями многозначительно. Побеждаешь самого себя, заметно повеселев. — Или дать тебе немного личного пространства? — Да-да, наедине со своим членом. Твоему ведь тоже не сладко — в этих черных слипах тесновато со стояком. От этой мысли ведёт, держишься кое-как. Подрочить теперь светит разве что в ночи.

Заглядываешь в глаза, ища дозволения остаться всё же. Имеешь ли право после того, как нагадил прямо на хозяйской постели? Умнее того кота ты не слишком сильно.

— Привет, — Хочется сделать вид, словно этой ночи не существовало вовсе. От этого притворяешься, будто вышел в магазин, а не ретировался в ночи на добрых шесть часов, за которые в твоё отсутствие могло произойти что угодно. Конечно, была эта дурацкая кнопка и на рассвете пришла домработница, которая опасливо прислушивалась к каждому шороху за прикрытой дверью, не имея ни малейшего понятия, что делать, если случится приступ. Ты конечно внушал ей простой алгоритм действий (и что ничего не случится) так настойчиво, и всё равно не видел и доли осознанности во взгляде, но, увы, выбора не оставалось. У тебя была отдельная жизнь, так что приходилось отделять её то и дело, хотя поводов совершенно не искал. Находились сами. Впивались под рёбра отвратительными липкими чужими пальцами, что при отсутствии всяких шрамов выглядели уродливо на твоем теле.

Сбрасываешь рюкзак привычно, бросаешь его у двери, да прямо на пол. Непривычно коротко окидываешь взглядом парня, полулежавшего на измятой подушке. Живой, и похоже успел начитаться своих записок; осталось понять, где правда, а где игра чужого жестокого сознания, что играло на кластерах в мозгу как на старом фано. — Тайко, — Вторишь чужому тону, соображая туго, с чего начать этот бесконечный день сурка. Неосознанно тянешь шею в попытке избавиться от саднящей боли. Диван в гостиной хоть и дорогой, но жутко неудобный. Но лучше он, чем чужая кровать, избегать которой вариантов всё меньше. Этот утренний кофе-брейк прошёл под эгидой разительного недовольства положением дел. И после того, как Исида сличит тебя с остаточными воспоминаниями ближе к вечеру, нужно как-нибудь сообщить ему, что сегодня ты уйдешь пораньше и не будешь ночевать. Что караулить его останется незнакомый человек, который отыскался очень быстро и не без помощи чужой добродетели. Голова зудит назойливым пчелиным роем, надо бы как-нибудь подремать в обед, чтобы "работать" в две смены.

— Опять не ел? — Упорным толчком выгоняешь лишние мысли из башки. По-хозяйски огибаешь кровать, бросая беглый взгляд на наручные часы, что появились на запястье буквально пару часов назад. Ненавидишь носить часы, милее фенечки, что не под стать наверное преклонному возрасту за двадцать. Памятные вещи нравятся больше купленных на свой вкус, но похоже эту новую память ты бы с удовольствием стёр под чистую, увы, таким даром в этой комнате обладал лишь один счастливец. — Всё остыло, — Говоришь как-то отрешенно. Выглядишь так же. Даже не начинаешь привычную игру в угадайки, хотя мажешь внимательно по чужому лицу, чтобы понять, как именно обстоят дела. Без этого никак, за этим в общем-то и собрались. — Я кто? — С долей натянутого юмора, и это натяжение натужно повисает в воздухе. Исида лишился памяти, но никак не природной эмпатии, с которой уже уставился на тебя, будто тоже угадывая что-то. Что-то, что ты совершенно не планировал выносить в качестве вопроса на утреннюю викторину. Сегодня надо помыться. Что-то подсказывает, что ему не понравится. Решаешь не спрашивать, чтобы не огрести раньше времени, хотя всё станет очевидным тот час, когда из ванной комнаты ты начнешь тащить всё, что использовалось в процессе как настырный муравей. Такая работа.

— Раздевайся, — Без долгих прелюдий достаешь из шкафа чистое полотенце. Выглядишь решительным. Немного муторно было только по началу, теперь каждое действие отзывалось механическим алгоритмом. Всё нужное было аккуратно собрано в одном месте. Непромокаемая клеёнка, салфетки без химозы, набор полотенец поменьше и таз для воды. Стараешься не пялиться, когда расставляешь всё это на прикроватном столике, специально размещённом здесь для таких дел. Ты позволял ему самостоятельно сделать всё, что было возможным. В конце концов бывали случаи похуже, когда отказывалось двигаться всё тело целиком. Свою лакшери ночнушку как-нибудь стащит сам, остальное дело техники. Но почему-то именно сегодня немного коробит от процесса. Именно сегодня желваки на лице не могут найти покоя, прикрытые прядками светлых волос, когда наклоняешься, чтобы откопать в рюкзаке какие-то свежие ништяки из аптеки. — Как спалось? — Попытка разрядить атмосферу, конечно, печальная, еще печальней твои помятые мысли совсем не о том. Единственное, что осталось прежним от вчерашнего дня — то самое "сложно", возведенное в степени из-за того, что в отличие от Исиды ты помнишь всё до последнего поцелуя, но почему-то теперь всё это начало медленно снедать изнутри вместо того, чтобы греть холодное сердце.

Глупый, глупый Юкка. Сколько бед ты наворотил.

Замираешь. Нелепо на месте, как глупая полевая мышь, пробравшаяся в сарай, где пригрелся хозяйский кот. Он не видит тебя, а может быть смотрит слишком пристально, что по спине пробегает стая мурашек. В купе с адреналиновым впрыском. Казалось бы — юркни под стог сена или вон под тот ящик с инвентарем. Предметы нужные на столе разложи. Но ты стоишь. Прислушиваясь к каждому слову, к каждой интонации, градация которой меняется созависимо с твоим вынужденным слоумоу с губкой в руке.

Ваши глаза встречаются на моменте, когда изображать непонимание становится просто невозможно. И ты точно видишь, как в чужой темноволосой голове рождается и гаснет причинно-следственная связь между тобой и предметом неожиданного диалога. — Не ходишь по ресторанам, значит? — Оцепенение спадает как морок. И этот многозначительный смешок на полоске тонких губ. Сдуваешь непослушную прядку со лба, чувствуя себя преступником, пойманным с поличным, хотя какого черта? Какого черта он изучает тебя так неприкрыто, точно зверушку, которая мечется по клетке. От этого моментально успокаиваешься, угловатые движения становятся мягче, а изнутри всё твердеет, покрываясь крепкой кристаллической оболочкой. Не пробить.

Оставляешь несчастную губку в покое, сокращая расстояние до кровати, чтобы помочь снять нижнюю часть одежды, хочет он того или нет; без помощи тут не обойтись. — Не знал, — Отвечаешь даже, хотя на всякий случай отводишь глаза, внимательно контролируя процесс, чтобы не причинить лишней боли. Не так то просто всё это, как кажется в редкие перерывы между процедурами. Куда менее романтично, чем обниматься и договариваться о свиданиях. — Сегодня твоя память работает отменно? — Вопрос, потому что не со всем понятно. Не совсем понятно насчет вчерашнего и прежде, чем говорить о чем-то надо разведать обстановку. Украдкой кидаешь любопытный взгляд на чужое лицо. Оно выглядит осунувшимся и бледным из-за постоянных недосыпов, но Тайко пьет все, что прописал ему врач, за этим и за многим другим ты пристально следил. Так же пристально как Исида за тобой, ведь так и не отвел глаз. Не дрогнул.

Зато ты дрожишь. Внутри себя буквально трясешься от волнения, хотя по-прежнему стараешься держаться ровно. — Потерпи немного, — Стягиваешь края грубоватой ткани по свежим ожогам и заштопанным как старую вещь конечностям. Внутри что-то предательски хрустит, и так каждый раз. Каждый раз, когда видишь это истерзанное тело, которое пытается оклематься от адского пекла. На мгновение кажется, что чувствуешь снова этот въедливый запах жженной резины, вперемешку с жженной человеческой кожей. Как должно быть больное ему, было и есть. Как тяжело собирать себя по кускам в прямом и переносном смысле. Укор вины касается самого края эфемерной души, заставляя осознать одну простую вещи — до кучи мучительных противоречий не хватало только твоих разрозненных чувств, с которыми вчера подался к нему в объятия вопреки всякой логике и дозволению. Очевидно же, что это была ошибка. Что ты не имел никакого морального права втягивать Исиду в колесо сансары, где тонула твоя душа, у его — была своя отдельная карма. Нарушать законы мироздания так опасно.

— Помыть тебя собираюсь, затем массаж, потом придёт человек, который установит крепления для верёвочного тренажера. После обеда приедет доктор, чтобы осмотреть тебя, ничего нового, — Список дел плавно приближается к точке, где сегодня ты хотел наметить небольшие перемены. Это же не станет проблемой? По крайней мере так не казалось утром, а теперь так сложно языком шевелить. И голос делается механическим, в руки вплавляют свинец. — А вечером мне будет нужно уйти. — Такого еще не практиковали. Ты делаешь глубокий вдох, как перед нырком на глубину, но норовишь остаться на берегу и струсить. Жаль, нельзя. Самому поперек горла, понять бы с чего вдруг? — Один так надолго ты остаться пока не можешь, так что до утра меня подменит другой медбрат, — Комкая домашние штаны, что кряхтя кое как стащил с Исиды, ты поднимаешь задницу с кровати, хватаясь за клеенку. Сегодня еще нужно постельное заменить, без помощи доктора не выйдет. В голове столько мыслей, что даже не понимаешь, как они умещаются там. Как раскладываются по полочкам, превращаясь в пункты в ежедневнике, что старательно ведешь, отмечая все дела. - Он придет пораньше, я вас познакомлю, — Ультимативный тон подразумевает попытку в самозащиту, предупреждая попытку отрицания происходящего. О том, что Тайко не любитель перемен ты уже в курсе. Как и подменный, царство ему небесное. — Извини, что не сказал заранее, у меня появились срочные дела. — Возвращаешься к подножию кровати, решив почему-то, что процесс омывания пациента начнешь с дальнего угла ринга. Ком беспокойства рождается в груди. Зачем-то добавляешь — Это разовая акция, потерпишь? — Тон голоса смягчается, ты допускаешь на лицо дружелюбную улыбку, хотя нули в глазах так и мелькают бегущей строкой, а запястье неприятно жжет хомутом, в который обратился одномоментно такой щедрый подарок. Вашерон Константин — звучит как название из параллельной вселенной. Вселенной богачей, к которой ты оборванец никогда отношения не имел. Спросить бы себя — куда ты лезешь? Но лезешь не ты, а они. Как мухи на мёд, не иначе. И если подумать в целом, то исключая обстановку, Исида, в общем-то был одним из. Потому и понимал, сколько стоила побрякушка. Подобной однажды, вероятно и сам бы попытался тебя купить, такие не успокаиваются, получив отказ. По кристаллическому кокону, что уже оковал под рёбрами, ползёт ледяная корка. Не слышно даже, как взволнованно колотится посредине маленькое горячее сердце.

В том, что тучи сгущаются, виноват конечно же Юкка. Этим пасмурным утром он совершенно устал светить своей бескрайней доброжелательностью, и несмотря на обязательство отвечать за погоду в комнате, не справился с базовым набором должностных инструкций. Человеческий фактор. Такую ошибку мог допустить любой, кто пренебрегает физическим состоянием своего организма, а именно этим в последнее время Юкка активно занимался. Хреновый сон, хреновое питание, прорехи в привычном распорядке дня. Сложно быть дружелюбным с агрессивно настроенным человеком, когда у самого в жизни полный кавардак. Сложно засовывать в задницу собственное дерьмовое настроение, будучи атакованным дерьмовым чужим лишь за то, что просто делаешь свою работу. Он же блять просто делал свою работу!

Шурх.

Резким движением руки Юкка распахивает тёмные шторы, чтобы наполнить комнату светом. Не своим, так хотя бы с улицы. Неприятно конечно, даже ему самому, от чего и без того вздернутый кончик носа презрительно морщится на бледном лице. По образу и подобию Юкка очень похож на фиалку, что живёт на его маленькой кухне; не любит прямые лучи большого горячего солнца, предпочитает обитать в более укромных, теневых местах. Когда условия ухода не соблюдаются — не цветёт, бойкотируя чужие ожидания в отместку. У всех имелись ожидания. Даже у тех, кто не отдавал себе в этом отчета, банально привыкнув к чужой покорности, а в покорности Юкка был очень хорош. Настолько, что когда наружу пробивался неожиданный побег зловредности, его так и тянуло срезать ножницами поострее, чем в общем-то и занимался каждый, кого глупый Юкка подпускал слишком близко. Но так уж вышло, что ни одна, даже самая вредная фиалка не выживает в одиночестве, вот и Юкка начал неизбежно прикипать к тому, с кем постоянно находился рядом.

Клац.

Прямо себе по мозгам. Юкка распахивает настежь окно, впуская в спальню осеннюю прохладу и свежий кислород. Эта домработница совсем распустилась, а может Исида и её отсюда прогнал в очередном приступе своей саморазрушительной агрессии? Как бы так угадать, чтобы не задавать ему вопросов, потому что после пары обидных тычков совсем не хотелось общаться. Обижаться на пациента — десять из десяти, и в глубине своей душонки Юкка понимал, что вчера совершил ошибку. Ошибку, которою не исправить банальным извинением, и даже огрехами чужой лагающей памяти.

Успокойся, он же болен. Где-то на задворках звучит тонкий голосок брюзгливой совести. Заебёт. Юкка неудачно оборачивается на звук чужого голоса, встречаясь с Тайко строгим взглядом, когда тот задаёт очередной каверзный вопрос. Врасплох застаёт. Даже подумать ничего не успелось, как маленький комок щенячьего раздражения достигает своего предела; лопается как мыльный пузырь, обращаясь в грубоватые ноты, ткущие неприятные слова. О них Юкка тоже пожалеет, а пока:

— Откуда у тебя сигареты? — Его глубокий голос делается стальным и отдаёт тенью ответного укора. Помнится, он самолично припрятал их на кухне, куда был доступ лишь у обслуги. Приступ негодования охватывает маленькое тельце с ног до головы. Манипулятор несчастный, лучше бы яблоко съел. — Я купил тебе их на крайний случай, что-то не вижу причин нарушать рекомендации врача, — Строгий запрет, если быть точным. Чувство вины лихо присоединяется к паровозику безумия. Туда же обида, мало похожая на ту, какую можно испытать по отношению к пациенту. А что, он же хотел быть на равных, не чувствовать себя ущербным. Мудилу вот включил как здоровый.

— Сначала часы, теперь это, — Под "этим" Аккерман подразумевал его последний вопрос про свидание. Оказалось, что за одним комком негодования своей очереди взорваться ждал другой.

— А может ты и сам всё помнишь, а? Удобно водить меня за нос, — Даже ноги, прежде налитые свинцом, вдруг легко отрываются от пола; мимо недосыпа и сонмы личных неурядиц. Мимо не оплаченных в срок счетов за коммуналку (не чужих, своих, его то он успевал контролировать без дополнительных доплат, потому что сраная домработница отказывалась "работать сверх нормы"). Юкка вот не отказывался. Более того, никогда не поднимал этой темы и не жаловался, хотя мог бы, вместо того, чтобы зачитывать литературные зарисовки как ребёнку. Вместо того, чтобы надеяться, что так серое вещество в тёмной башке начнёт активнее шевелиться.

Он останавливается у кровати фактически голого Исиды, но даже так не видит ни его голой жопы, ни члена, ни худых шрамированных рёбер, проступавших так явно через истончившуюся кожу. Он смотрит ему прямо в глаза. Буквально впивается в выцветшие зрачки, точно хочет прочитать ход мыслей в чужой голове. Если бы мог, если бы мог сделать это хоть на миг, как проще стало бы сейчас выживать в клетке, куда был загнан своими же необдуманными решениями.

— Где твой дневник? — Терпение лопается тоже. Юкка огибает кровать, бросив все приготовления к омыванию, и направляется прямиком к пузатой тумбочке, где по обыкновению хранилась эта домовая книга забытых воспоминаний.

Вжух.

Первая полка, за ней вторая и третья. Ничего. Озабоченно сдувая белёсую прядь с лица, Аккерман дёргается к кровати.

— Под подушкой спрятал, да? — Иных потайных мест было не придумать. Не в этом состоянии раздражения уж точно. Совершенно потеряв контроль над собой, Юкка ныряет ладонью под мятую ткань, нарушая остатки личного пространства Исиды своим гневным порывом. Он и сам не понимал, что именно хочет там прочитать. И как это поможет в борьбе с пожирающим чувством собственного бессилия.

Слабо ударил — ударь больней
Мы соревнуемся, кто сильней
Не можешь вспомнить даже, когда последний раз так безобразно нарушал рамки допустимого в угоду собственным прихотям. Не имеешь права ни на что из нижеперечисленного. Повышать голос, переходить на личности, создавать конфликт, вторгаться в чужое пространство, если это не обусловлено необходимостью провести ряд процедур. Всё это неправильно, как ни посмотри. Неправильно даже думать о нём как о ком-то близком, когда между вами всего пара откровенных бесед и несколько шальных касаний по дурости. По дурости ведь? Он первый начал, ты импульсивно подхватил эстафету нелепых порывов. В одном вы похожи точно — эмпатия касательно друг друга на уровне зубочистки, и навык выбора правильного момента нулевой. А ты же так гордился своей коммуникабельностью. Так старался быть профессионалом в своём деле.

Что блять происходит?

Едва ли можешь честно ответить на свой же вопрос. Зато активно продолжаешь запутывать ситуацию, доводя до абсурда. Рискуешь в прямом смысле чужим здоровьем, когда ведешь себя как ошпаренная малолетка. С чего вдруг? Если бы мог понять природу этого бунта, остановился бы еще на моменте с игрой в "правду". Ты же блять не психолог, ты сраная нянька, роль которой четко предопределена условиями договора найма, но бесишься, что компания не оплатила Исиде половину важнейших специалистов. Бесишься так, будто он в самом деле был кем-то дорогим для тебя. Похоже за чередой недосыпов и цифрами на зарплатной карте ты упустил что-то важное. Быть может об этом так хотелось почитать записи в чужой голове? Несчастный дневник сейчас временно хранил то, что не могла сохранить нарушенная память Тайко. И то, что он так скрупулёзно записывал эти дурацкие факты о тебе, говорило само за себя. Списать на действие лекарств такое не получится.

— Давай, давай, конечно! — Восклицаешь, упрямо продолжая игру в ладошки. Кто из вас кошка уже не разобрать. Сдаешься на полувдохе, когда нечаянно врезаешься носом в его щёку, ощущая ещё один нехороший симптом. Ты, кажется, запомнил запах его кожи зачем-то. И он нравится без отдушек и пластиковой химозы, перебивает неприятные воспоминания о чем-то жженом, что долго затмевало слепое обоняние. Дышишь так тяжело, пока заячье сердце отстукивает неровные ритмы по вискам. Эта тахикардия на ровном месте тоже симптом. Если постараться, можно выписать их к столбик и получится такой себе анамнез. Но ты намеренно путаешь факты, потому что диагноз уж слишком простой, что даже троечник не ошибся бы в его постановке. Давай же, ну, или хочешь, чтобы кто-то сделал это за тебя? Чтобы этим "кем-то" оказался именно Тайко, и чтобы не пришлось собирать консилиум, сличая данные с учебниками. Учебников по случайной влюбленности, увы, не существует.

Его громкий голос выводит из мысленной комы. Побуждает к еще одной бессмысленной попытке сопротивляться очевидному. Получается скверно. Чужое упрямство сильнее твоего. Как и сам Исида морально сильнее тебя, что тоже нравится вопреки логике и неприятным обстоятельствам жизни. Что ещё тебе нравится? Самому бы куда-нибудь записать, чтобы потом вернуться в трезвом уме и переосмыслить. Как  получилось, что в твоей суматошной жизни теперь совсем нет места чему-то здравому? — Хватит, — Вырывается с долей отчаяния, но пальцы соскальзывают с напряженного запястья, не слушаются больше. Свидание, губы, поцелуй. Ассоциативный ряд запускает какие-то сумбурные процессы в организме. Мысли, что и без того водили хороводы, сминаются в непонятный ком. Он же отзывается в гортани, перекрывая доступ к кислороду в лёгкие. — Пожалуйста, перестань, — Хватаешь губами раскалённый воздух. Куда-то девается спесь и решительность, с которой сам же начал заведомо проигрышную битву. Закрываешь глаза, желая, всё ещё желая отгородить себя от неприглядной правды. Но запах. Запах его кожи, тепло его тела и бархатный голос, пусть и на повышенных тонах — всё это компилируется воедино. Рождает неустанный бег мурашек по коже. Они, как загнанное стадо, всё мечутся по телу от лопаток до шеи, не дают ни минуты, чтобы продышать себе кусочек самообладания. Даже в этом ты так очевидно проигрываешь своему оппоненту. Всё, что выходит — чуть сильнее сжать его худое плечо побелевшими пальцами. Всё, что выходит — общаться тактильно, потому что ничего кроме этого не доносит истинного смысла. Ничего, кроме этого в итоге не остаётся в дырявой памяти. Его ли, твоей?

Тяжелый выдох полон свинца. Ещё одно импульсивное решение сейчас может привести к катастрофе. Открываешь глаза, встречаясь с его упрямством лицом к лицу. Встречаясь с собой в отражении тёмных глаз, выискиваешь зерно мысли на самом дне этих омутов. Рискуешь утонуть, но всё равно шагаешь вперёд. — Ты ведь и сам порой не веришь в то, что читаешь. Правда или неправда? — Как бы ни было неприятно, но от этого не сбежать. — Тогда какой в этом смысл, — Отводишь глаза, зацикливаясь на одном из десятков шрамов. Сосчитал бы их и ощупал дрожащими пальцами, когда затянутся окончательно. Запомнил бы каждый сантиметр, а каждый изъян увидел бы как абсолютное совершенство. Но какой в этом смысл? Что если завтра ты сам, как и приглашение на свидание, станешь неактуальным для него, потому что сознание далеко не всегда подчиняется даже самой железной воле. Что если каждый раз, глядя на тебя, он просто впихивает в себя эти росчерки на полях, обманываясь мимолётными мыслями в прошлом? Спросить об этом прямо не хватает духа, потому снова путаешь карты неосознанно. — Твои губы красивее, знаешь? — Поднять глаза так и не выходит, но получается хило улыбнуться уголками, пока ведёшь незамысловатую линию от локтя до запястья, с намерением незаметно изъять прилично устаревший конспект, воспользовавшись моментом дезориентации от внезапного (ли?) комплимента. — Пометь там лучше... про неуверенность. — Неловкая пауза. Глубокий вдох. Ты всё же мажешь взглядом по его лицу, выпадая с лирической частоты. — И что курить тебе доктор запретил. — Отрицать эту связь сейчас сложно, ты готов это признать. Но так неприятно думать, что однажды помехи на той стороне могут остаться навечно, а за безнадежные попытки дозвониться выставят счет куда больший, чем кредитный остаток на карте души. Хотя бы это он понимает без своих подсказок? А, впрочем, речь не должна идти о тебе. Именно поэтому твоя задача теперь помочь Исиде расставить приоритеты. Сам, похоже, он не справляется. Всему виной, вероятно, вынужденная изоляция от других людей. Его, если подумать, можно понять. Тебя вот только не очень.